Здесь стреляют только в спину
Шрифт:
Пламя не перебросилось на тайгу. Тайга, насыщенная влагой, его отвергла. Как короткий курортный роман, огонь жадно вспыхнул и погас, уничтожив что мог.
Дыхание перехватило. Я справилась с тошнотой и отыскала взглядом Борьку. Грязный, как поросенок, Липкин лежал на спине, держал левую руку с часами у уха, а пальцем правой стучал по циферблату.
– Все живые? – спросила я.
Борька не отозвался. За него ответила Невзгода, скрючившаяся за корягой. Она мрачно смотрела на Борьку.
– Пилот сгорел заживо. Его Виталей, кажется, звали. Остальные целы. Разбежались по лесам...
– Черт! – выругался Борька, сорвал с запястья часы и
– Зачем? – тупо спросила я.
– Да правильно все, – Невзгода подтянула к подбородку колени и закрыла глаза. – Время не должно стоять, оно должно идти...
Потрясенные спасатели сбредались к пепелищу. Ни вещей, ни оборудования не осталось – только то, что каждый нес на себе. Пилот Виталя сгорел. Его буквально раздавило передней стойкой. Остатки тела еще дымились, источая смрад.
– Ты бы не смотрела, – посоветовал Липкин, заслоняя от меня сгоревшее тело.
Я не собиралась падать в обморок, о чем ему и сообщила. В институте четыре года любовалась на «учебный материал». Бледный Сташевич пытался вскрыть «Приму» с фильтром. Я жестом попросила угостить даму сигаретой. Он сунул мне пачку, дал прикурить. Я не успела толком закашляться, как Борька со словами «Минздрав давно кого-то не предупреждал» отнял у меня сигарету, сунул себе в зубы, а меня подтолкнул коленом к лесу.
– Уйди, Дашка. Хватит с тебя. За бугром найдешь мешки – упади и не вставай.
Я подчинилась. Свернулась улиткой, борясь с мелкой дрожью. Подтянулись остальные – стоять у разбитого корыта никому не хотелось. Люди падали в траву, садились на корточки, белые как привидения. Турченко подволакивал ногу. Пристроился на колено, стал закатывать штанину. Перелома не было, разорвало кожу на лодыжке. Командиру досталось больше: у него, похоже, было сломано плечо. С помощью Блохова он опустился на корягу, обнял руку, сидел неподвижно, закусив губу. Командовать в таком состоянии Боголюбов не мог – только скрипеть и тихо материться.
– Амбец, расковбоили, – интеллигентно обобщил ситуацию Турченко. – Сели прочно, господа. Связь потеряна, оборудования нет. Аварийной сигнализации – тоже. Уходим в робинзоны?
Спасатели молчали. Абсурдность ситуации было трудно переоценить.
– М-да, такие вот гуси-лебеди, – выдавил наконец Боголюбов. Плечо у него болело, должно быть, невыносимо – когда он говорил, лицо искажалось до неузнаваемости.
Операцию провалили по всем статьям. Даже чудо не оживило бы пилота и не заставило груду железа подняться в воздух.
– Поздравляю, коллеги, – ухмыльнулся Сташевич, – Турченко прав – застряли надолго. До Медвежьего кряжа верст семьдесят. Населенных пунктов, имеющих связь с Большой землей, в этих лесах нет. Во всяком случае, мне о них неизвестно. Какие планы, коллеги? Палатку разобьем?
– Ну уж хренушки, я не могу, – неожиданно покраснела Невзгода. – У меня свадьба через неделю... И законный отпуск.
– Поздравляю, киска, – скабрезно осклабился Усольцев.
– Как жалко, – пафосно воскликнул Борька. – Ты сменишь фамилию, Любаша? Какая будет, если не секрет?
Невзгода опустила голову.
– Штыкман...
– Хорошая фамилия, – одобрил Борька, – боевая... – Покосился в мою сторону и еле слышно проворчал: – Подонок, однозначно.
– Слышь, народ... – начал было Усольцев.
– Народ на базаре, – перебил Боголюбов. От усилий совладать с болью у него обильно выступала испарина. – Хватит вам судачить, давайте думать, что делать будем.
Блохов извлек из-под куртки плоскую фляжку, отвинтил крышку и сунул майору.
– Прими, командир, тебе надо. Да хорошо прими, чтобы дошло. Спирт с водичкой, не нюхай. Да не морщись, водички там мало...
Что осталось после майора, разделили на всех. Одна лишь я, представив, что буду это пить, в ужасе затрясла головой.
– Нет, спасибо, отдайте мою долю остро нуждающимся.
Усольцев с Блоховым обтесали две сосновые плашки, сняли с Боголюбова верхнюю одежду и примотали бинтами к плечу (перелом оказался закрытым), соорудив таким образом подобие шины. Борька при этом не удержался и под нервный хохот погорельцев предложил мне приделать такую же на нос.
Точки зрения высказывались самые противоположные. Липкин предложил возвращаться в южном направлении: по его мнению, это хоть как-то говорило о нашей вменяемости. Я охотно к нему примкнула, аргументировав свое решение железной женской логикой: на юге народу всегда живет больше, чем на севере. Турченко то ли в шутку, то ли всерьез предложил не сусанить без толку – остаться на месте, срубить землянку, а на самой высокой сосне выбросить сигнал бедствия: например, его футболку ярко-канареечного цвета. Или дымить кострами. А еще лучше поджечь тайгу, тогда точно прилетят. Остальные упорно твердили, что надо идти на север. К аналогичному мнению склонялся и Боголюбов.
– Самолет все равно будут искать, – рассуждал он, кривясь от боли. – Не получив от нас вестей, к утру соберут новую экспедицию и начнут утюжить район севернее Медвежьего кряжа. Не думаю, что будут всерьез искать НАС. Для «галочки» пару дней полетают, но это дело безнадежное: они не знают, где мы потерялись, а вертолет мог упасть в любой точке на протяжении 400 километров. Костры не помогут. Постоянные дожди – замаемся поддерживать огонь. Да и подумайте головой: поиски пойдут под эгидой ФСБ, а зачем мы чекистам? Им нужен самолет, а остальными можно пожертвовать. Не умеют выживать – не надо. Идем на север, коллеги, только на север, там наши шансы немного возрастают...
На том и согласились (к маме – значит, к маме!). Липкин не пошел против мнения большинства, посчитав, видимо, что и он бывает не прав. А я, услышав про 400 километров, и вовсе прикусила язык.
Дождь прекратился, но низкая облачность продолжала стелиться, погружая тайгу в потемки. После часового отдыха (меня поднимали как из гроба – белую, застывшую) пересчитали «наличность». Мешок с индивидуальными принадлежностями потерял только Блохов, остальные вынесли свое хозяйство (мой мешок тащил Липкин, да живет он вечно). Оружие – два «Каштана» с шестью обоймами (короткие аппараты с толстыми стволами и пистолетными рукоятками в качестве магазина) и «личное стрелковое» у Турченко, Сташевича, Усольцева – оставалось в сохранности. Две походные аптечки, спальные мешки, фонари, репелленты. Сухой паек на два дня. Чудно это как-то, думала я, ощущая новые позывы к беспокойству. Агент спецслужбы, если таковой имеется, должен нести на себе компактный передатчик. Как минимум. Иначе какой из него агент? Простой статист. И почему агент не может объявить во всеуслышание: мол, я агент? Слежу за тем, чтобы вы спасали груз, но при этом не открывали глаза. Что тут такого? Все работы хороши. В стране два десятка спецслужб, и у каждой свои собственные тайны. Мы поймем. И почему нельзя обыскать друг друга и положить конец хоть одной неопределенности? Не хотим? Не догадываемся? Или костяк группы обо всем знает и принял правила игры?