Здесь вам не Сакраменто
Шрифт:
Опубликовать свои правдивые заметки о советском космосе, навеянные рассказами отца, матери, а также дяди Радия, молодой журналист Юра Иноземцев в те годы, разумеется, не мог даже мечтать.
В ту пору каждый номер любой газеты или журнала – да и прочей печатной продукции, включая театральные программки – в выходных данных сопровождался неприметным знаком, например, ИБ34568. Это было личное клеймо одного из тех людей, само существование которых в Советском Союзе являлось государственной тайной, но которые тщательнейшим образом штудировали каждое печатное слово и не пропускали ничего секретного или политически не выдержанного. Впрочем, редакторы и редколлегии всех изданий и сами не доводили до греха, дули на воду и собственноручно вымарывали всё мало-мальски острое или сомнительное. Все знали, как пострадал главный редактор одного из молодёжных журналов. Стал он печатать с продолжением научно-фантастический роман современного и вроде бы прогрессивного американского автора Артура Кларка. Казалось бы, что может быть более невинным? Экипаж космонавтов – американцы,
Вообще сейчас трудно себе даже представить, насколько те нравы, всего-то тридцатилетней давности, отличались от нынешних. Например, тогда Юрин отец, Владислав Дмитриевич Иноземцев, оставляя машину на улице, должен был снять с неё «дворники» и зеркало заднего вида, иначе, вернувшись, даже через полчаса, он рисковал этих своих богатств недосчитаться.
То были времена, когда монументальные объявления «Мест нет» (для гостиниц) и «Пива нет» (для буфетов и столовых) во множестве исполнялись золотом, на камне и мраморе и использовались повсеместно. Пожалуй, даже не было на территории Страны Советов отеля, где подобное уведомление не висело бы на постоянной основе. (Пиво в буфетах ещё случалось.)
То были времена, когда перед любым выездом за границу, даже в братскую социалистическую Болгарию, кандидатуру соискателя должны были утвердить в администрации и парткоме предприятия, а также в райкоме партии и на комиссии старых большевиков.
Но то были также времена молодости, любви и первых трудовых и творческих успехов: «Начало было так далёко, так робок первый интерес…»
В восемьдесят третьем Юрочка закончил журфак. Последние курсы он подрабатывал и много печатался. Гонорарами советская пресса своих работников не обижала. Можно было даже не состоять нигде в штате, не получать гарантированной зарплаты, но, если ты не ленился и много писал, денег тебе хватало и на хлеб с маслом, и даже на выпивку. А все остальные блага в Советском Союзе достать было невозможно или сверхтрудно (как, к примеру, личный автомобиль или кооперативную квартиру). Либо они, напротив, являлись практически бесплатными (такие как лечение, билеты в театры или отдых и экскурсии по профсоюзным путёвкам: за сущие гроши Юра побывал в Киеве и Пицунде, Риге и Сигулде, Ташкенте и Самарканде, Пскове и Михайловском).
Поэтому нелегко заработанные деньги он тратил в основном на еду и рестораны. И ещё снимал для себя крошечную, но двухкомнатную квартиру в панельной башне неподалёку от метро «Свиблово» – в квартире на Ленинском прочно обосновались мама с отчимом, а в калининградской хрущёвской «двушке» проживал отец с мачехой Мариной. Он же был взрослый, самостоятельный человек, выпускник университета. Мог себе позволить ежемесячно семьдесят рублей, примерно треть месячного заработка, отдавать за жильё.
По части трудовых успехов Юра подвизался сразу во многих тогдашних средствах массовой информации. Очень нравился ему двенадцатиэтажный небоскрёб с аршинными буквами «ПРАВДА» на крыше, напротив Савёловского вокзала. В нём с первого этажа до последнего сплошь располагались журналы и газеты, печатавшиеся в главном партийном издательстве «Правда», и от каждого из них молодое дарование охотно посылали в командировки и очень неплохо платили. Всего здесь было с десяток разнообразнейших изданий, суммарный разовый тираж которых составлял едва ли не двадцать миллионов экземпляров.
Двенадцатый этаж занимал, к примеру, сатирический журнал «Смехач». На четвёртом помещался иллюстрированный журнал «Красный огонёк», пятый занимали издания для женщин: «Ударница» (для горожанок) и «Колхозница» (для селянок). Имелся также профессиональный журнал «Работник советской печати» и иллюстрированный молодёжный, выходивший два раза в месяц, «Рабочая смена». А неподалёку, всего в трёх остановках на троллейбусе (метро в те края тогда не провели), находился ещё более высокий офисный билдинг с буквами на крыше «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ», где кучковались издания, принадлежавшие Центральному комитету комсомола и потому имеющие молодёжную тематику. Там были редакции: «Техника для молодёжи» (которая столь несчастливо напечатала роман Кларка), «Юный ботаник», «Комсомольская учёба» и «Юный коммунист», и ещё как минимум два десятка изданий разной степени востребованности. Тиражи каждого из вышеупомянутых журналов колебались от (в самом худшем случае) тридцати тысяч экземпляров до трёх миллионов. Поэтому на гонорары они не скупились. И если ты овладевал стилем соответствующего издания и мог с изяществом обходить самые острые темы (но при этом порой демонстрировать хотя бы видимость остроты), дело твоё было в шляпе. Очерки твои, корреспонденции и даже рассказы находили изрядный спрос.
Но требовалось, конечно, большое искусство, чтобы освоить правила тогдашней игры: о чём можно говорить, о чём категорически нельзя, на что разрешено намекать достаточно прозрачно, а о чём лучше упоминать туманно и экивоками. К примеру, запрещалось, даже в лёгкой форме, где бы то ни было говорить о нехватке продуктов питания (которая к началу восьмидесятых стала практически повсеместной). Так, возбранялось даже в беззубом юмористическом рассказе для журнала «Смехач» писать: «бутерброд с колбасой» – чтобы не возбуждать ненужные аллюзии. Но возможно было: «Бутерброд с килькой». Налагался запрет на вопрос, почему нет в продаже джинсов или модной обуви – однако в то же самое время почему-то можно было освещать дефицит, скажем, туалетной бумаги или обоев. Разрешалось публиковать даже фельетоны о неаккуратной работе железной дороги и опоздании пассажирских поездов, но категорически не позволялось упоминать о любых недостатках в работе милиции, не говоря уж о преступлениях, например, о том, как менты обирают пьяных в вытрезвителях. Исключалась всяческая криминальная хроника. Хотя написать о каком-либо одиночном преступлении было можно – после десятков согласований с инстанциями. Впрочем, злодеяния, доступные для описания, тоже выбирались чрезвычайно придирчиво. Категорически нельзя было писать об убийствах, особенно совершённых маньяками типа Чикатило, а также об изнасилованиях, разбое, бандитизме. Дозволялось говорить о хулиганке – даже пьеса шла в Театре сатиры под названием «По двести шестой» (двести шестой была статья в Уголовном кодексе, карающая злостное хулиганство). Хорошо проходили в печать приписки и прочие злоупотребления работников торговли, а также взятки. Однако и речи не могло идти, чтобы описываемые преступления были крупными. А также, чтобы замешаны в них были партийные и советские руководители любого ранга.
Стерильные криминальные очерки, которые по странной прихоти назывались «фельетонами», хотя ничего смешного в них не бывало, охотно публиковал сатирический журнал «Смехач». Рубрики «Вилы в бок!» или «Из зала – сюда!» украшали едва ли не каждый выпуск издания. В коллективе со смехом пересказывали историю о том, как из редакции однажды отбили областному начальству стандартную телеграмму: «К вам выезжают корреспонденты журнала «Смехач». Просьба обеспечить жильём». Когда спецкоры прибыли в город, их, как положено, встретили на чёрной «Волге» и первым делом, ещё до гостиницы, повезли в прокуратуру. А там нагромоздили на стол папки: «Пожалуйста, вот, вот и вот. Как заказывали». Журналисты в недоумении развели руками: «Заказывали – что?!» И тут им предъявляют телеграмму из редакции: «Выезжают корреспонденты, просьба обеспечить ЖУЛЬЁМ» – на телеграфе вкралась опечатка.
Вот именно что жульё, очень точное слово, было одним из немногих разрешённых объектов критики в Советском Союзе: наряду с «несунами» (то есть теми, кто тащит с производства сырьё, продукцию и материалы), пьяницами, прогульщиками и мелкими спекулянтами.
Вообще система координат «что можно – что нельзя» была крайне затейлива. Например, нельзя было употреблять в печати слово «еврей». Можно «лицо еврейской национальности» – но лишь в контексте: «Я, как лицо еврейской национальности, гневно осуждаю преступления израильской военщины». В то же время человек, выросший в советской системе, а потом проучившийся пять лет на журфаке и ходивший на практику в газеты, впитывал правила жизни всеми своими порами и жил в них естественно, как дышал. К примеру, все знали, что в Советском Союзе как бы не существует ни проституции, ни наркомании, не бывает никаких эпидемий (кроме гриппа) и полностью искоренён туберкулёз, не говоря о холере или чуме. Тщательной вивисекции подвергалась история. Решительно нельзя было даже упоминать фамилий множества вождей прошлого – ни в каком контексте. Имена Троцкого, Рыкова, Бухарина, Молотова, Кагановича, Хрущёва и многих присных были просто вычеркнуты из лексикона. Нет и не было никогда никакого Солженицына, Буковского, а в последнее время и Аксёнова, Тарковского, Любимова, а также Галины Вишневской, Мстислава Ростроповича и других артистов, которые уехали на Запад, вроде Савелия Крамарова или Олега Видова. Имя Сталина в печати строжайше дозировалось. Бесповоротно запрещено оно не было, однако его дозволялось произносить только глубоко проверенным и укоренённым в системе пламенным писателям и публицистам вроде прочно забытых ныне Стаднюка или Анатолия Иванова. Таким образом, обо всём, что происходило в советской истории, начиная с тысяча девятьсот двадцать четвёртого года (смерти Ленина) и заканчивая годом шестьдесят четвёртым (воцарением Брежнева), говорилось с экивоками и грандиозными фигурами умолчания.
Когда Брежнев наконец умер (в ноябре восемьдесят второго) – «наконец» здесь употреблено не потому, что народ желал ему смерти, нет, народ своего «Лёню» хоть презирал, но любил, как любят обычно деревенского дурачка. Однако последние лет пять при виде «дорогого Леонида Ильича» всякий понимал, что товарищ не жилец, что ему трудно делать всё на свете: ходить, сидеть, говорить, дышать. Так вот, когда этот верный ленинец, наконец, отдал богу душу и к власти пришёл кагэбэшник Андропов, на короткое время народ подобрался, встряхнулся. Появилось мнение: этот возьмётся ежовыми рукавицами, наведёт порядок – а ведь и давно пора, с нами, разгильдяями, только железной рукой и можно. Тут же, в декабре восемьдесят второго, появились анекдоты (возможно, сочинённые в специальном отделе КГБ): например, Кремль теперь будет называться Андрополь. Или вот как будет звучать телевизионное новогоднее поздравление нового генерального секретаря советскому народу: «С Новым вас годом, товарищи, с новым, тысяча девятьсот тридцать седьмым годом!» Или: спрашивают у нового генсека: «Скажите, как вы думаете, народ за вами пойдёт?» – «Думаю, пойдёт». – «А если нет?» – «Тогда за Брежневым пойдёт».
Работники органов принялись в рабочее время устраивать облавы в кинотеатрах, булочных и парикмахерских – для поиска и последующего примерного наказания тех, кто в служебное время решает свои личные или хозяйственные дела. Пара замечательных юмористов – соавторов из «Смехача», Труфанов и Ивасин, – рассказывали зимой восемьдесят третьего Юрочке характерную историю: «Входят трое в булочную и говорят громко, чтоб всем слышно было: товарищи, просим оставаться на своих местах! К ним бросается мужичонка, в ноги падает: прошу вас, товарищи, не губите! Черт попутал! Жена болеет, я из НИИ своего выбежал для неё свежего хлебушка купить! Ради бога, не забирайте, на работу не сообщайте! А они: спокойно, товарищи, сейчас мы сосульки с крыши собьём, и пойдёте дальше по своим делам».