Здесь водятся драконы
Шрифт:
Сама башня отчётливо рисовалась на фоне пронзительно голубого абиссинского неба, венчая нависшую над берегом громаду крепости. Впрочем, поправил себя Матвей, не такая уж громадина – разве что на фоне глинобитных афарских хижин да построек собственно Новой Москвы, дощатых бараков и совершенно малороссийских мазанок крытых вместо соломы пальмовыми листьями – другого он здесь и не видел. Но ничего, скоро всё изменится – недаром сгружают сейчас со «Смоленска» связки досок и сосновые брусья, которым назначено стать материалом будущего большого строительства…
От уреза воды крепостные стены отделяла неширокая береговая полоса – поначалу плоская, она шагов через сто поднималась к самым древним стенам. На этом склоне (Казанков именовал его по-военному, «гласис»)до сих пор различаются наполовину занесённые песком траншеи, где укрывались русские стрелки, да многочисленные воронки – отметины, оставленные французскими снарядами. Крепость тоже носила следы артиллерийского обстрела – в тех местах, где старинная кладка не выдержала, подалась стали и чугуну, зияли уродливые проломы, частично уже заделанные бутовым камнем на известковом растворе.
– Как продвигается ваше обучение? – осведомился моряк. Молодой человек посмотрел на него с удивлением – не далее, как вчера, Казанков присутствовал на «практических занятиях», когда он под руководством мичмана-минёра с «Бобра» постигал науку использования гальванических батарей для производства взрыва камуфлета. Этим мудрёным термином мичман обозвал проделанный в скалистом грунте вертикальный шурф глубиной пять футов и диаметром в полфута. Для этого пришлось позаимствовать железный бур, с помощью которого поселенцы сооружали в этой скупой на пресную воду местности колодцы; заложенный в «камуфлет» заряд чёрного пороха вызвал сотрясение почвы в полусотне шагов, а на месте шурфа образовалась довольно солидная яма от просадки грунта – камуфлет, как вид подземного заряда, объяснил минёр, тем и отличается от других видов взрывных работ, что не производит выброса грунта на поверхность.
– Всё хорошо, Сергей Ильич! – отозвался Матвей. Я только не очень понимаю, зачем мне учиться устраивать подземные мины? Подводные – это ещё туда-сюда, а вот подземные? Мы что, крепости штурмовать собираемся или, наоборот, вести контрминные работы?
– Вениамину Палычу виднее. – отозвался моряк. – Раз уж он настоял, чтобы вы прошли именно такое обучение – значит, у него были на то свои резоны.
Молодой человек кивнул. И ведь не поспоришь – его покровитель, штабс-капитан Остелецкий ещё в Москве взявший троих молодых энтузиастов, в число коих входил и гимназист Матвей Анисимов, под своё покровительство и устроивший их участие в поучаствовать в авантюрном предприятии Николая Ашинова, не раз демонстрировал, что знает, что делает. Да и самому Матвею учёба нравилась – это вам не гимназическая зубрёжка с опостылевшей латынью, греческим и прочими никчёмными премудростями, вроде истории древнего мира. Хотя насчёт последнего штабс-капитан был с ним категорически не согласен: «История – весьма важная наука, молодые люди… – не раз говорил он своим подопечным. – Не зная её, вы не сможете разобраться в хитросплетениях современной политики и обязательно ввяжетесь в какую-нибудь идиотскую историю». Последнее было прямым намёком на недавнее прошлое всех троих – перед тем, как отправиться в Абиссинию, они приняли некоторое участие в противоправительственной деятельности. Правда, в случае Матвея она ограничилась планами по изготовленью самодельной бомбы, чтобы взорвать ею ненавистного смотрителя казённой гимназии, виновного в исключении из учебного заведения товарища Матвея. Не перенеся позора и краха всех своих надежд, несчастный наложил на себя руки; сам же Матвей оказался более везучим, поскольку встретился с будущим своим наставником до того, как попытался осуществить свои планы, избегнув, таким образом, ареста, суда, каторги.
– Есть основания полагать, что вашему ученичеству скоро придёт конец. – сказал Казанков, извлекая из-за обшлага конверт. Вот-с, извольте: Вениамин Палыч просит взять вас с собой во Владивосток, куда мне самому предписано отправиться на «Смоленске» вместе с командой наших морских пластунов.
– А как же «Бобр»? – спросил Матвей, изо всех сил стараясь не показывать, насколько он поражён полученным известием. – Его же только-только с мели сняли, и пробоину изнутри деревом заделали для временного укрепления пластыря! И что мне-то делать во Владивостоке? Я же не моряк, проку вам от меня ни на грош…
– «Бобр» мне предписывается сдать старшему офицеру, а самому следовать на Сибирскую флотилию для получения нового назначения. – сухо ответил Остелецкий, ненавязчиво давая понять чересчур любопытному собеседнику, что служебные дела его вообще-то не касаются. – отволокут кораблик в Аден, а там поставят в сухой док на ремонт – благо, турки привели его в порядок.
– И вот, кстати – что там слышно о нашем медикусе? Вениамин Палыч велел поинтересоваться, не составит ли он нам компанию?
– Это вряд ли, Сергей Ильич. – Матвей помотал головой. – Он уже две недели как при дворе негуса, в роли придворного врача. Письма только пишет – восхищается нравами и обычаями абиссинцев, а так же строит планы на большую научную деятельность, только вот с текущими делами разберётся…
Моряк пожал плечами.
– Ну, на нет и суда нет. Как говорится: хозяин барин, хочет – живёт, хочет – удавится. Да Вениамин Палыч не слишком-то и рассчитывал на его согласие, поскольку прислал со «Смоленском» ящик с медикаментами и всяким врачебным инструментом, а так же полпуда книг и учебников по медицине и анатомии. Раз уж не сподобился, как полагается, закончить курс в Университете – пускай здесь доучивается!
Матвей кивнул. Тимофей, один из двух его спутников ещё с самой Москвы, покинул ради ашиновского предприятия третий курс медицинского факультета, но полагал, что полученных знаний ему вполне хватит для того, чтобы развернуть медицинскую практику здесь, на Чёрном Континенте. Третий их товарищ по путешествию, землемер-недоучка по имени Егор – вольнодумец и сторонник антигосударственной деятельности, оставивший ради поисков приключений Межевой институт – упокоился в сухой абиссинской земле рядом с атаманом Ашиновым и другими поселенцами.
– Не забыть присмотреть, чтобы посылка отправилась к нему с ближайшим караваном. – озабоченно сказал Казанков. – А нам с вами, Матвей, пора собирать вещи, как только закончится разгрузка, сразу и уходим! «Смоленск» лишнего дня ждать не будет, они и так уже порядочно запаздывают. В Аден заходить нет нужды – пойдём прямиком через Индийский океан, в Батавию, а уж оттуда уже во Владивосток. Так что можете радоваться: совершите почти что кругосветное путешествие, а то, может и случится замкнуть колечко. Жизнь – она ведь неизвестно как может повернуться! А что там для вас готовит Вениамин Палыч, расспрашивать меня не нужно. Сам знаю не больше вашего – вот прибудем на место, там, даст бог, и прояснится…
– Сергей Ильич, а правда, что вы с господином штабс-капитаном вместе в Перу были, когда они там с чилийцами воевали? – спросил Матвей. Они стояли на полубаке и лениво разглядывали волны, катящиеся вместе с пароходом к осту. Делать было совершенно нечего, несмотря на довольно плотное расписание учебных занятий, составленное для него Казанковым. Учёба – дело хорошее, конечно, но поди-ка усиди за книгами, когда океан такой волшебно-лазурный, стайки летучих рыб то и дело вспархивают над водной гладью, спасаясь от дельфинов. Чаек сопровождавших их первые день-два пути, когда «Смоленск» прощально взревев гудком, оставил за кормой Сагалло, залив Таджура и вообще, Африку, не видать – только альбатрос, одинокий странник океанских просторов, кружит где-то высоко над мачтами. Митяй не впервые совершал дальние морские переходы – на пути в Абиссинию им пришлось пересечь Чёрное, Мраморное и восточную часть Средиземного моря – но это не шло ни в какое сравнение с океаном. Тогда они почти всегда были ввиду берегов, а сейчас – уже который день вокруг до любой из сторон горизонта лишь бесконечный океанский простор. Пароход словно застыл посреди синего круга, и лишь белые усы, разбегающиеся из-под форштевня, выдают, что они всё же движутся, с каждыми пройденными сутками наматывая на гребной вал новые сотни миль. Сколько их ещё осталось до голландского порта Батавия, где запланирована остановка для бункеровки и пополнения припасов провизии и пресной воды – пять, шесть тысяч? Океанская гладь сияла под солнцем, и Матвею временами казалось, что нет в мире ничего, кроме этой палубы под ногами, да слепящего зеркала расплавленного серебра до самого горизонта, где оно сливается с небом…
– Это от кого ты такое услышал? – моряк с подозрением покосился на своего юного собеседника. – Постой, дай-ка угадаю… Осадчий протрепался, так? Ну, я ему холку намылю, а Вениамин ещё и добавит, когда придём во Владивосток, насидится на гауптвахте! Нашёл, о чём языком болтать – дело-то сугубо секретное…
Матвей принялся, было, разубеждать Казанкова, но по выражению глаз, по прыгающим в уголках смешинкам, понял, что спутник его не очень-то и сердится. Да и то сказать – теперь он, вчерашний гимназист и несостоявшийся бомбометатель, доверенных помощниках штабс-капитана Остелецкого. Тот скрывал свою истинную сущность под личиной военного топографа, посланного с экспедицией Ашинова для составления карт Новой Москвы и прилегающих к ней территорий, но Матвея обмануть не удалось. Юноша быстро разгадал, что новый покровитель состоит в каком-то секретном департаменте и занимался чем-то, о чём простым смертным знать не полагалось. Но себя-то вчерашний гимназист теперь к простым смертным не причислял, а потому полагал, что имеет право хотя бы одним глазком заглянуть под покров тайны, окутывающий деятельность его новых знакомых!