Здесь водятся драконы
Шрифт:
Казанков был, похоже, с ним согласен, потому что не отправился прямо сейчас мылить холку проштрафившемуся унтеру, а слегка переменив позу, заговорил:
– Раз уж вы, друг мой, теперь так хорошо осведомлены, чего уж скрывать! Было дело, было… Правда, в Южную Америку мы с Вениамином Палычем попали разными путями – я через Североамериканские Штаты, откуда перегонял военные корабли, закупленные правительством Перу, а он на яхте нашего доброго знакомого, барона Греве, с противоположной стороны света – тогда они пересекли Атлантику, обогнули мыс Горн и подошли к берегам Чили с юга. Кстати, Вениамин рассказывал, будто у мыса Горн они видели самого настоящего Летучего Голландца – в точности, как в известной легенде, с огнями Святого Эльма на ноках реев, с изодранными в клочья парусами. Да и сам он светился мертвенным каким-то светом, ни дать ни взять, кладбищенский призрак…
И принялся рассказывать Матвею о своих приключениях во время войны, успевшей уже получить название
За балтийской кампанией последовал дальний океанский поход на коммерческом крейсере «Москва» – вооружённом пароходе общества «Доброфлот», отправленном вокруг Африки в Индийский океан с секретным заданием. Оно состояло в разрушении маяков на Мысе Доброй надежды, что должно было повредить торговому судоходству, на котором только и держалась Британская империя. Закончился этот рейд яростной схваткой с британскими крейсерами у берегов Занзибара, когда «Москва» спасла от верной гибели команду русского клипера «Крейсер» и вынудила англичан с позором ретироваться. Кстати, упомянул Казанков, на «Крейсере» тогда служил наш с Вениамином Палычем товарищ по Морскому Корпусу, барон Греве. Он ещё потерял в этом бою кисть руки, едва не умер от потери крови – но всё же сумел выкарабкаться, хотя и оставил после этого русскую службу. Однако судьба щедро вознаградила его за эту утрату – во время рейда по Индийскому океану, «Крейсер», в числе прочих «призов», захватил бельгийский пароход с грузом военного снаряжения и оружия, предназначенный индийским королевским частям. На борту этого судна – построенного, надо сказать таким образом, что оно могло не только перевозить грузы, но и служить для увеселительных путешествий, – оказалась его хозяйка, вдова крупного бельгийского предпринимателя и хозяина крупной пароходной компании. Груз «Луизы-Марии» (так называлось судно) был конфискован в пользу российской казны, а очаровательная судовладелица не устояла перед чарами молодого, отчаянно храброго и весьма привлекательного барона – а может, наоборот, это она поймала его в сети своего очарования, угадав в Греве родственную авантюристическую душу. Так или иначе, ещё на больничной койке он сделал ей предложение, которое и было с благосклонностью принято. Затем последовала отставка и новая жизнь судовладельца, аристократа и хозяина замка в королевстве Бельгия, где барон проводил совсем немного времени, пользуясь возможностью отправиться в любой конец света на собственном судне – разумеется, в сопровождении супруги. Именно под такое путешествие и было обставлено плавание к берегам Чили, в котором барона и его жену сопровождал Вениамин Остелецкий и команда «морских пластунов», в которой и состоял тогда трепло Осадчий…
Но, стоило Матвею пуститься в расспросы о прошлом третьего из бывших мичманов, Казанков стал куда менее откровенным. Из этого юноша понял, что сотрудничество Остелецкого с секретной службой Адмиралтейства началось довольно рано, и детали его по-прежнему хранились в папочке, совать нос в которую категорически не следовало. Впрочем, хватило и того, что Казанков всё же счёл возможным рассказать – теперь вчерашний гимназист спал, и видел, как он примет участие в какой-нибудь чрезвычайно секретной операции, затеянной его наставниками. И, несомненно, добьётся успеха признания, славы, потому что как же может быть иначе?
Среди прочего, Казанков упомянул и о трагической кончине своей невесты, погибшей от взрыва той же бомбы, что убила Государя Императора. Упомянул он и о том, что отец Нины, бывший командир «Стрельца», под чьим началом Сергей Ильич начинал службу, впоследствии участвовал в походе русского броненосного отряда адмирала Бутакова к берегам Северной Америки. Поход этот закончился сражением в Чесапикском заливе, в котором русские хоть и не сделали ни единого выстрела, но всё же немало поспособствовали разгрому британской эскадры Эдварда Ингфилда. После войны Иван Фёдорович Повалишин (так звали отца Нины) некоторое время оставался на службе, но вскоре подал в отставку – только для того, чтобы по приглашению правительства Перу принять командование над закупленными в Североамериканских Штатах боевыми кораблями и вместе с ними поучаствовать в морской кампании против Чили, закончившейся решительной победой перуанцев. За это Повалишин получил от правительства республики адмиральские эполеты и солидное содержание, но на службу, что русскую, что перуанскую, уже не вернулся – вышел в отставку, теперь уже окончательно, имея в виду посвятить себя науке археологии и изучению древних погибших цивилизаций южноамериканского континента.
Это было весьма увлекательно, но… Матвея в самое сердце поразило то, какой яростью пылали глаза собеседника, когда тот говорил о бомбе террориста, убившей Нину – и юноша искренне порадовался, что вовремя свернул с этой тропинки, не успев наделать непоправимых глупостей.
Между прочим, Казанков упомянул и о человеке, с которым им не раз доводилось сталкиваться в жестоком противостоянии – этот агент британских секретных служб, своего рода злой гений, не раз становившийся на пути троих друзей, и в особенности, «штабс-капитана», Вениамина Остелецкого, столкнувшегося с этой зловещей фигурой в самом конце войны, в Порт-Саиде, где тот организовал похищение секретной дипломатический переписки из резиденции германского посланника. Матвей, сопоставив услышанное с недавними событиями в Абиссинии начал догадываться, что речь шла всё о том же Ричарде Бёртоне – путешественнике, писателе и авантюристе, совмещавшем все эти увлекательные занятия с шпионажем в интересах британской короны. Ведь именно он заварил кровавую кашу в заливе Таджура, закончившуюся бомбардировкой форта Сагалло, морским сражением и гибелью сотен людей с обеих сторон конфликта. Что ж, подумал молодой человек, остаётся надеяться, что им-то с Бёртоном встретиться не придётся. С каждым оборотом винта «Смоленск» уносил их всё дальше от африканского континента, где и пребывает сейчас – Матвей в этом не сомневался – этот загадочный и опасный человек.
II
Северная Африка,
Испанское Марокко
Сеута
Небо над городом было бездонно-голубым, и редкие облака неторопливо плывущие на восток, со стороны Атлантики, отражались в глубокой средиземноморской синеве. Вода в гавани без морщинки, без складочки, словно расстеленный на столе парижского закройщика шёлк – лишь пестрят кое-где белые чёрточки чаек, да громоздятся на аквамариновой глади чёрные, тяжкие утюги боевых кораблей. На том, что ближе к берегу, взвились на мачте разноцветные флажки, звонко пропел горн. Спустя несколько секунд на втором корабле повторили сигнал – сначала поползла вверх по фалам грот-мачты гирлянда сигналов, секундой спустя ответил и горн – серебряной, рассыпчатой трелью с кормы, где бессильно свешивался в безветрии красно-жёлтый флаг, а ниже, под полукруглым балконом красовалась надраенная до предписанного военно-морским уставом блеска надпись большими позолоченными буквами.
– «Нумансия». – прочёл один из мужчин, сидящих за столиком на террасе кафе. – Если память мне не изменяет – флагман адмирала Нуньеса в сражении при Кальяо, состоявшемся без малого двадцать лет назад.
Говоривший целиком подходил под хрестоматийный образ путешествующего британского джентльмена – высокий, сухопарый, лет тридцати пяти-сорока, в сюртуке из светлого полотна и таких же бриджах, заправленных в шнурованные сапоги. Его головной убор, тропический пробковый шлем обтянутый парусиной, лежал тут же, на соседнем стуле, рядом со стеком для верховой езды – массивным, чёрного африканского дерева с накладками из серебра и набалдашником из слоновой кости. Но внимательный наблюдатель, несомненно, отметил бы отсутствие на сапогах джентльмена шпор, а так же налёта пыли – обязательных атрибутов путешествующего верхом – а, следовательно, этот щегольской аксессуар был, скорее, символом статуса владельца.
– Она самая и есть. – кивнул второй мужчина. Этот, в отличие от своего собеседника, мало напоминал джентльмена – скорее уж, пирата времён королевы Елизаветы, нацепившего на себя платье английского моряка торгового флота куда более цивилизованных времён. Полотняный изрядно потрёпанный бушлат, из-под которого выглядывала нательная рубашка в крупную, на французский манер, сине-белую полоску, парусиновые штаны, грубые матросские башмаки. Облик кровожадного буканьера, грозы Карибов, дополнял глубокий, неправильной формы шрам на левой щеке, чрезвычайно уродовавший его владельца, а так же массивная золотая серьга в левом ухе. Руки его, далеко высовывавшиеся из рукавов бушлата, были остальному под стать – грубые, одинаково привычные и к прикладу ружья, и к корабельному канату и к рукояти топора. Возраст мужчины угадывался с трудом – судя по обильно пробивающейся в черных некогда как смоль волосах седине, он давным разменял пятый десяток.
– «Нумансия» и есть, тут вы правы… мистер Смит. – повторил владелец шрама. Обращение к собеседнику он выделил особо. – Кстати, второе судно, фрегат «Регина Бланка» тоже участвовала в этой баталии – и даже отличилась, подбив своими орудиями одну из бронированных башен перуанской береговой батареи.
Оба собеседника говорили о кораблях, используя женский род, что указывало на их происхождение – для англичанина любое судно всегда «she», леди.
– Верю вам на слово… мистер ван дер Вриз. – уголок рта джентльмена дёрнулся в подобии улыбке. – Или вас следует называть как-то иначе?