Здравствуй, брат мой Бзоу

Рудашевский Евгений

Засыпая, Амза думал о дельфине. «Интересно, почему он молчал. Те дельфины, которых ловил отец, кричали, а этот ничего не сказал. Странный. Может, немой?» Потом Амза обеспокоился, вообразив, как после его ухода кто-то ещё, например Мзауч, мог спуститься к ослабленному зверю: так же трогал его, предлагал рыбу. Юноше хотелось быть единственным.

Следующим днём семейство Кагуа выехало на арху [2] . Работа ожидалась нетрудная, но скучная. Выделенный им участок граничил только с грузинскими пашнями — говорить на обеденном отдыхе будет не с кем.

2

Арха —

общее кукурузное поле.

Пахло пробудившейся землёй. Валера любил это запах. Выйдя из машины, он шире вдохнул; потом, склонившись, положил на мягкую траву ладонь, словно бы прислушивался к сердцебиению поля. В небе пролетел тёмно-бурый канюк. Заворачивая к югу, он громко и гнусаво замяукал.

Кукурузу нужно было засеять в один день, чтобы назавтра вернуться к рыбалке.

Даут поднял из сарая дедовский плуг; тряхнул его от годовой пыли; как и в прошлую весну, ощупал подгнившую ручку, вздохнул и наказал себе летом её заменить. Амза, тем временем, привел от Турана быка. Туран был старшим братом Хиблы и трудился в километре от участка Кагуа.

Проверяя пальцем лезвие плуга, а потом и постукивая по раме, Валера улыбнулся. Никто этого не заметил. Тогда он усмехнулся и, цокнув, мотнул головой.

— Чего это ты? — удивилась Хибла, пальцами просматривавшая мутно-жёлтые зёрна.

— Да… Анекдот вчера Сашка рассказал.

— Ну?

— Чего?

— Рассказывай, чего!

— Значит так, — Валера отвлёкся от плуга; достал из кармана папиросу; закурил; не выдыхая, но выпуская дым в словах, сказал: — Повздорили в селе два друга.

— Абхазы? — уточнила баба Тина.

— Причём тут это?

— Сейчас всё причём. Тем более это.

— Ну, значит, повздорили два друга-абхаза. Один разгорячился, ружьё схватил и друга своего, значит, застрелил.

— Хороши друзья, — вскинув руку, улыбнулась Хибла.

— Хороший анекдот, — нахмурилась баба Тина.

— Тогда уж, это были грузины!

— Дайте закончить! — возмутился Валера и сразу же продолжил спокойным слогом: — Из района приехала милиция. Стали разбираться. Всё было ясно. Убийцу забрали.

— Ну! — крикнул Амза быку, качнувшему головой и едва не задевшему юношу рогом.

— А заодно конфисковали у всех ружья. Тогда Мзауч и сказал: «Вот дурак! Зачем он его из ружья стрелял? Лучше бы мотыгой прихлопнул! И нас бы, заодно, от мотыг избавил!»

Хибла качнула головой; Даут чуть улыбнулся. Валера в последнем слове рассмеялся; но увидев, что другие равнодушны, умолк; вздохнул и возвратился к лезвию.

Для начала пришлось вспахать лежалую землю. За плугом неторопливо шла Хибла — бросала во вспоротую почву семена кукурузы, а с ними — фасоль, чтобы она вилась вверх по соседке и не требовала к себе вкапывать опорные дощечки.

Баба Тина наблюдала за посадкой с бревна, уложенного возле худой изгороди; ломала пальцами семечки да поглядывала на густые мотки зелени, под которыми укрылись ближние холмы.

Вспахав и засеяв участок, Валера приладил к быку ачалт [3] ; на неё вскатили десяток крепких валунов. Впереди, ведя быка, шагал Даут; Валера же смотрел, чтобы ачалт не сбивался и шёл по засеянным грядам — так земля выравнивалась.

Амза помогал отцу, однако был невнимателен. Он видел, как продавливаются сухие комья, слышал, как шелестит плетень, однако думал о дельфине. В противоречивом порядке вспоминал минуты их общения. Амза не помнил, каким был зверь на ощупь. Говорил себе: «упругий, сухой», но в этом не было помощи. Захотелось вновь прикоснуться к нему; погладить, обрызгать водой.

3

Ачалт — большая рододендроновая плетень.

Солнце, покинувшее прохладу гор, вышло на пустынное покатое небо. Мужчины легли под чинарой для отдыха. Тени хватило каждому. Хибла вынула из багажника корзину с мацони, сушёной рыбой, ахачей и лавашем. Обед был неспешным; тело нехотя принимало пищу и призывало вздремнуть. Проспав десять минут, Амза взбодрился.

В стороне отдыхали грузины.

— А где вино? — удивился Валера.

— Ничего. Дома выпьешь, — ответила Хибла и поставила мацони ближе к мужу; тот в недовольстве дёрнул пальцами.

Валера теперь ходил с животом. Голова теряла волосы; те, что остались, были седыми. Брился редко — уже не стеснялся седой щетины. По плечу его тянулся шрам — память о войне; когда немцы спустились в Абхазию, Валера был в Псху. Пришлось оставить село и прятаться в горах; многие ушли в Гудоуту; прочие — ловили врага потемну или в тумане: мучили, уносили в лес и отдавали шакалам. Немцы ждали, пока их флот пробивался к Сухумскому порту; отстреливали горцев. Застигнутый постовыми, Валера бежал через кусты, прыгнул в Бзыбь; старое дерево острым суком раскрыло ему плечо. Он должен был умереть, однако выжил. Амза никогда не спрашивал у отца про войну. Родители не рассказывали про те годы; молчали о свадьбе, о том, почему уехали из Ткварчала. В ноябре для Валеры начнётся пятьдесят восьмой год.

Отдохнув, все возвратились к работе. Нужно было закончить с ачалтом и складывать инструменты в сарай. Баба Тина поднялась с бревна; постояла, затем вдруг пошла вдоль пашни. Зная, что у матери днём болят ноги, Валера удивился:

— Куда это ты?

— Ну… Как говорила моя бабка, чем даром сидеть, лучше попусту ходить!

К пяти часам семья Кагуа закончила посев своего участка, благо тот был небольшим (если сравнивать с соседними — грузинскими).

Вечером Амза и Даут вышли на берег, чтобы перед завтрашней рыбалкой проверить лодки и сети. Братья, смеясь, перекидывались камушками — показывали дальний замах, но бросали, конечно, мягко.

— Смотри! — вскрикнул Даут, указав на море.

Амза обернулся и замер; затем рассмеялся. В пяти-шести метрах от берега плавал их вчерашний знакомец. Его было не просто заметить — он всплывал лишь спинным плавником и макушкой; к тому же море волновалось. Когда Амза подбежал к воде, дельфин показался весь и дёрнул головой, словно ребёнок, признавший своё поражение в прятках.

— Что ты здесь делаешь? — крикнул ему Амза.

В нём было ещё больше счастья, чем вчера. Он не мог устоять — то ходил вдоль извилистого прибоя, то бегал, заметив, что дельфин следует за ним. Даут сидел возле лодок и, кажется, не заметил, что лицо его тоже напряглось улыбкой.