Здравствуй, Галактика! [Сборник]
Шрифт:
Аэробус прилунился в пяти километрах от обсерватории, механические руки отцепили салон с пассажирами, перенесли его на платформу, и люди впервые за двое суток путешествия смогли отстегнуть ремни и встать на ноги, не держась за магнитный луч. Некоторые, должно быть, попавшие сюда впервые, прыгали как дети, испытывая слабое лунное притяжение. Другие сидели на своих местах, завороженно смотрели на черную ленту дороги, на серую бесконечно монотонную пыльную равнину, исчерченную длинными тенями от разбросанных повсюду камней. Местами через равнину тянулись цепочки следов, ни на что не похожих, рождавших в воображении образы неведомых обитателей неведомого мира. И только
Никогда еще лунный город не знал такого перенаселения, как в эти дни, предшествующие эксперименту. Беневу не досталось даже отдельного прозрачного туристского блока, на который он рассчитывал, и ему пришлось разместиться вместе с Руйком в одной квартире, предназначенной для практикантов. В ней имелось все, что могло понадобиться человеку, но не было над головой естественного звездного купола, и эта маленькая неурядица вначале расстроила Бенева.
«Буду лежать в постели и считать звезды», — всю дорогу мечтал Руйк. Теперь, посмотрев на голубоватый потолок, имитирующий земное небо, он поморщился. Но тут же и утешился, побежал, как он выразился, «искать точки».
И Бенев тоже подумал, что это, может, и к лучшему: теперь у него будет повод осуществить давнюю мечту — побродить в одиночестве по лунной пыли и, как в той древней песне, оставить свои следы на пыльных тропинках чужой планеты. Он даже взволновался от этой мысли и не лег отдыхать, как собирался, подошел к стене видеотелефона, вызвал диспетчерский пункт. И еще более взволновался, увидев рядом с собой голографическое изображение очень красивой молодой женщины.
— Слушаю вас, — сказала женщина, откровенно любуясь его замешательством.
— Я хотел бы… — Он замялся, подбирая слова.
Женщина ободряюще улыбнулась и сказала неожиданно:
— А я вас знаю. Меня даже голографировали для вашего еженедельника, но изображение так и не опубликовали.
— Это мы исправим, — сказал Бенев, удивляясь непонятно почему нахлынувшей радости и сердясь на себя за это неделовое праздное чувство. — Попросите у профессора Громова хотя бы полчаса для меня.
Женшина исчезла, оставив в комнате обычный для голографической связи легкий аромат озона. Бенев потянулся и вдруг быстро опустил руки, потому что снова увидел у стены женщину.
— Громов очень занят, — сказала она. — У него есть для вас только десять минут.
— Связи или встречи?
— К сожалению, связи. — Женщина снова приветливо улыбнулась, и Бенев подумал, что потом, когда все кончится, надо будет задать этот вопрос ей самой.
— Подождите, пожалуйста, он скоро включится.
Когда она снова исчезла, Бенев тихо засмеялся, потер ладонями щеки и ужаснулся, вспомнив, что уже целые сутки не подходил к зеркалу. Он направился в ванную комнату, но вдруг услышал за спиной мелодичный гонг и, обернувшись, увидел у стены невысокого, чуть сгорбленного человека в старомодной профессорской шапочке над белым нездоровым лицом.
— Здравствуйте, дорогой мой! Очень рад вас видеть.
— Громов! — с неожиданной нежностью в голосе сказал Бенев. — Вы, как всегда, молодец. Держитесь, лунный бог. Мне будет очень недоставать вас, если вы захвораете.
Профессор рассмеялся, вытирая пальцами уголки глаз.
— Ох уж эти словесники, вроде комплименты говорят, а хоть в гроб ложись.
— Простите меня, но я так давно вас не видел.
— Ничего, правда спасает от паники. В любой ситуации говорят: держитесь,
— Вы все-таки молодец. Как и прежде, обезоруживаете двумя словами.
— Что ж, придется мне же и вооружать. Ведь у меня и в самом деле нет времени.
— В таком случае, ответьте только на один вопрос: что вы думаете об этом эксперименте?
— Ничего себе вопрос. — Громов помолчал, поглаживая белый чисто выбритый подбородок. — Вы знаете, что все это и зачем?
— В общем и целом.
— Людям надоело жечь фонари на ночных улицах, и они решили повесить одну лампу на всех в космосе. Приволокли астероид на соответствующую орбиту и собираются взорвать его, чтобы образовалось пылевое облако — своего рода экран, отражающий солнечные лучи. Но вот вопрос — как взорвать? Очень трудно рассчитать орбиту будущего облака. Ядерный взрыв может и увеличить и замедлить скорость, и тогда оно или совсем уйдет от Земли, или, как выражаются мои коллеги, запылит околоземное пространство. Чтобы не ошибиться, было решено ударить по астероиду двумя взрывами. Две ракеты подойдут к нему одновременно с противоположных сторон, строго перпендикулярных орбите астероида. Расчеты показывают, что пылевое облако при этом локализуется, а одинаковые взрывы, направленные навстречу друг другу, взаимно погасят ускорение. Такова техническая суть эксперимента. Она не представляется особенно трудной, и весь шум вокруг него сводится к удовлетворению нашего тщеславия: как же, впервые человек вмешивается в космогонию!..
— Я не слышу особого восторга в ваших словах! — улучив момент, сказал Бенев.
— Не знаю, дорогой, сам не знаю. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но как подумаю, что ночей не будет, начинаю сомневаться: не заскучаем ли мы по темноте?..
— Но ведь нет выхода. Земля и так опасно перегрета. — Бенев усмехнулся. — Когда-то люди боялись энергетического голода, теперь мы не знаем, куда девать избытки энергии.
— Разве я спорю? — Громов развел руками. — Мне предложили руководить проведением эксперимента, и я, как вы знаете, согласился. Да душа не лежит. Мне будет недоставать ночи, лунных дорожек на морской глади, таинственных шепотов в тенистых парках. Не понимаю, почему поэты не возражают? А влюбленные? Куда им деваться?..
— Вы еще и поэт! — удивился Бенев. — Вот не ожидал.
— Зачем вы меня обижаете? — сказал Громов, грустно улыбаясь.
— Вас? Как я могу!..
— Извините. Только я должен сказать, что сомневаться в способности к переживаниям все равно, что сомневаться в умственных способностях.
— Это вы меня извините. Право же, не хотел…
— Если человек не способен зачитываться стихами, страдать и радоваться, слушая музыку, значит, у него дефект наследственности или воспитания. — Профессор говорил так, словно ему было больно произносить эти слова. — Внутренний мир человека неделим. Если он ущербен эмоционально, то неизбежно ущербен и умственно…
— Извините…
— Да это я так, не принимайте на свой счет. Однако мне пора. Надеюсь побеседовать с вами после эксперимента. Знаете, чертовски приятно разговаривать с толковыми журналистами, честное слово. Вы не скованы обручами гипотез и убеждений, как мои коллеги, для вас ничего не значит связать то, что, по нашему мнению, никак не связывается. Вы свободны в суждениях — вот ваше преимущество.
— И наш недостаток.
— И недостаток, — согласился Громов. — Но что не имеет своей противоположности?..