Здравствуй, груздь!
Шрифт:
– Да почему бедная? Если она захочет ребенка, я возражать не буду. Вон твоя Шурка какая прелесть! И у нас такая же будет.
– Господи, какой ты еще легкомысленный, а тебе уж пятый десяток и седых волос сколько! Точно говорят – седина в бороду… Только ты ее с работы не срывай.
– А я и не собираюсь. Ты же знаешь, я люблю работать, когда никого нет. А если она станет петь на кухне…
– Петь? Она еще и поет?
– Нет, я просто помню, что Леля все время пела на кухне и в ванной. Я тогда еще ничего не писал, но меня это ужасно раздражало.
– Федечка, а ты с ней уже спал?
– Нет.
– Слава
– Да там условий не было.
– Стареешь, братишка. Раньше тебе никакие условия не были нужны, насколько я знаю. Ты, по-моему, только на водосточной трубе не трахался.
– Дуська, не хулигань!
– Нет, правда… Или у тебя с ней такая чистая, непорочная любовь?
– Не сказал бы.
– Слушай, Федька, а ты что, и свадьбу устраивать собираешься?
– Да нет, к чему?
– А девочка, наверное, захочет… Белое платье, фата, куча гостей, надо же предъявить всем родным и знакомым, а главное – подружкам, знаменитого писателя.
– Я не знаменитый!
– Знаменитый не знаменитый, а известный и популярный – это точно! У Ивана на работе все тобой зачитываются.
Ему всегда было приятно слышать, что кто-то им зачитывается.
– Федь, а ты говорил, у нее квартира своя…
– Да, и что?
– Может, вам пожить пока врозь? Узнать друг дружку получше…
– Тогда на кой черт вообще жениться? – рассердился он.
– Вот и я думаю, на кой черт?
– Как интересно! Раньше ты все норовила меня женить.
– Так не на девочке же…
– Дуська, что ты заладила – девочка, девочка! Она прелестная взрослая женщина, красивая, желанная, веселая! Она тебе понравится, я уверен, вы еще будете дружить против меня!
– Дай-то Бог!
Бедная Мака, думала Ангелина Викторовна, ничего хорошего из этого романа не выйдет. Она вспомнила взгляд Головина, который он вдруг на нее кинул – пораженный, восхищенный и откровенный до ужаса. Это был только один миг, и, наверное, никто ничего не заметил, но ее бросило в дрожь. И какое счастье, что в аэропорт примчалась Натка и ей не пришлось ехать с Головиным и Макой.
– Слушай, Гелька, а что это за мужик был?
Она вздрогнула:
– Какой мужик?
– Ну тот, что встречал твою Маку?
– Писатель. Федор Головин. А что?
– Интересный… И ты его сразила наповал.
– Не выдумывай! – поморщилась Ангелина, но сердце почему-то нехорошо екнуло. – Он Макин жених, у них любовь с первого взгляда, и это было у меня на глазах. Сегодня двенадцатое, а они познакомились восьмого и уже собрались жениться, так что тебе померещилось.
– Тогда мне жаль эту Маку. Он, видно, тот еще кобель! Писатель-то хоть хороший?
– Вполне приличный, не более того.
– Ну по нашим временам это уже кое-что. Ладно, фиг с ним, расскажи лучше, как там во Франкфурте?
– Да все как всегда, только наших в этот раз было поболее… Мне это уже не слишком интересно. Было бы кого послать, я бы и не ездила сама.
– Ну а коммерческий успех есть?
– Вроде наметились кое-какие сделки…
– А Головина печатать не собираешься?
– Нет, – рассмеялась Ангелина, – он еще рылом не вышел!
– Ну рылом-то он, положим, вышел!
– Да ну тебя, Натка, что пристала? Он тебе глянулся?
– Мне
– Не выдавай желаемое за действительное, это твоя вечная болезнь. И вообще, меня что-то укачало. Отвяжись.
Она закрыла глаза и тут же увидела перед собой ошеломленные глаза Головина. И опять вздрогнула. Что это со мной творится? Только этого не хватало. Да ну, ерунда, ну посмотрел он на меня, мало ли кто на кого и как смотрит, ничего это не значит, ровным счетом ничего. Но как странно, что именно он нашел мою сережку… Да ладно, какая разница, кто ее нашел, главное – она нашлась!
– Натка, а что у тебя? Ты здорово похудела! Выглядишь потрясающе!
– Второй месяц ксеникал пью.
– Это еще что?
– Новейшее средство для похудания! Швейцарское. Чудо просто, во все старые шмотки влезла и буквально летаю!
– Опять самолечением занимаешься?
– Не-ет, мне ксеникал врач посоветовал. А фокус в том, что примешь его – и все жирное и сладкое, что слопала, просто исчезает из организма, улетучивается, понимаешь? Но это ладно… Я подыскала новое помещение для офиса. В Банном переулке. Уже ремонт идет.
– Здорово, хорошее место! Ты молодец, время зря не теряешь.
– Как я могу терять время, если мне тридцать первого надо съезжать с Пречистенки. Там дом к сносу назначен.
Наталья была хозяйкой элитного мебельного салона. Она открыла его полтора года назад и уже многого добилась.
– Гелька, да ты с ног валишься, – спохватилась вдруг Наталья.
– У меня бессонница всегда после таких мероприятий, столько народу, лица мелькают, мелькают…
– Лица мелькают, а одного, главного, лица нету, – со вздохом констатировала Наталья. – Ладно, подруга, я поеду, от тебя нынче мало толку, а все же тот писатель глаз на тебя положил, будь он хоть сто раз жених. Впрочем, один взгляд еще ничего не значит. Ну пока!
– Спасибо, Натка, что встретила, я даже не ожидала.
– Ладно тебе прибедняться, я, когда могу, всегда встречаю!
Подруга ушла, а Геля обессиленно опустилась на диван. Закрыла глаза и опять увидела ошеломленный взгляд Головина. Странно… Как странно… Странным было не то, что кто-то на нее так посмотрел, она была эффектной женщиной, но то, что это ее взволновало впервые за много лет.
Ей было тридцать, и она считала себя счастливой: любящий муж, чудесный сын, любимая работа, казалось бы, чего еще желать? Но все кончилось в одночасье и как в самом скверном анекдоте. Она вернулась домой не вовремя и застала мужа в постели с какой-то бабой. Ни слова не сказав, повернулась и ушла. Несколько часов бродила под противным мелким дождиком, потом сломала каблук и долго плакала на троллейбусной остановке. А потом решила, что должна ради сына проглотить этот кусок дерьма, дело, как говорится, житейское. Георгий будет чувствовать себя виноватым и благодарным за то, что она не станет устраивать скандалов. Но это только ради сына. Мальчику одиннадцать лет, ему рано оставаться без отца или жить в атмосфере вражды… Георгий поймет, и мало-помалу все уляжется, с кем не бывает… вот только спать с ним она, наверное, не сможет… Перед глазами все время будет стоять огромная голая задница той бабы. Но это неважно… А потом, время, говорят, лечит…