Здравствуйте, мама !

Чивилихин Владимир Алексеевич

Станислав не мог говорить. Из телефонной трубки слышался слабый, дрожащий голос:

– Стасик! Неужели это ты? Стась, почему ты молчишь?

Станислав пошел в цех, к товарищам. Кожевники - здоровый, крепкий народ, и они так обнимали Станислава, так хлопали по спине, что у парня заболели кости. Потом пришел в цех директор, также поздравил Станислава, решительно сказал:

– Давай-ка бросай работу. Собирайся к своим...

В письме ко мне Станислав Григорцевич писал, что он поехал, все еще не веря в счастье.

"На минском вокзале меня встречали мама, сестры, двоюродные братья, дяди и тети. Мама, конечно, была без сознания, за слезами ничего не видела, и ей без конца подносили капли от сердца. Дома я увидел фотографию, на которой снят я с отцом и сестрой Ниной. Окончательно я убедился, что это на самом деле мои родные - я очень похож на отца.

Как я потерялся?

Отец работал недалеко от границы заврайземотделом. В первый день войны он был очень занят, организовывал эвакуацию, а меня посадил на машину догонять подводу, на которой ехали мама и сестры. Как я уехал, так и ездил семнадцать лет. А отец потерял всех, и про него потом рассказывали знакомые, что он бегал по улице и рвал на себе волосы.

В войну отец работал на Урале начальником политотдела и ездил оттуда в Москву искать меня. От переживаний, что остался один, он ходил, как сумасшедший, по разным организациям, а люди его уговаривали. Он поехал в Среднюю Азию и там искал нас, но потом заболел, попал в больницу и умер.

После освобождения Белоруссии от фашистов мама с сестрами приехала в Минск и также везде искала меня. Она всюду писала, даже ходила пешком в Гомель, но все было напрасно. Поэтому никто не может представить, какая у меня была встреча с ними.

Я решил жить вместе со своими. С завода меня отпустили. Съездили мы всей семьей в Бахмач, к Анне Константиновне. Она была рада всему этому даже больше, чем я. Сейчас я уже устроился на Минский тракторный слесарем. Маме 62 года, но она все еще работает на этом же заводе. И сестра Нина здесь, учетчицей. Жена тоже устроилась на работу. Сын здоров, недавно сделал первые шаги. Надеемся, что скоро дадут квартиру. Так что у меня все в порядке. Я счастлив теперь, как Миля Якубовская и Поля Волошина. А Анну Константиновну считаю родной матерью и никогда ее не забуду".

История "приюта обездоленных" растревожила и взволновала очень многих людей. Все эти годы она обрастала другими историями - редкостными, трогательными.

Раскрываю папку, на которой написано: "Тамары"...

Вот оно, первое письмо из Ленинграда, за которым последовали удивительные, почти неправдоподобные события.

"После того как я прочла в газете о "приюте обездоленных", - писала мне ленинградка Ефросинья Семеновна Швец, - я нигде не могу найти покоя. Там было написано про Тамару Черноглазую, которую нашли на станции, раненную в ножонку. Сейчас эта девочка учится, как вы пишете, в одной из харьковских школ, успевает во всем, и семья у нее хорошая. С каждым днем у меня крепнет уверенность, что это моя Томочка, которую я потеряла в войну. Сходится имя, цвет глаз, возраст. А след ее окончательно потерялся осенью 1941 года в Старой Руссе. Что мне делать сейчас, куда обратиться? Как мне удостовериться, что Тамара Черноглазая - моя черноглазая Томочка? Посылаю вам фото моей девочки, чтобы вы могли сличить его с воспитанницей "приюта обездоленных".

Но как было выполнить просьбу Ефросиньи Семеновны? Да и стоило ли это делать, если Анна Константиновна точно припоминала, что мама Тамары Черноглазой погибла на станции Бахмач при бомбежке?

"Поймите меня, - пишет в другом письме Ефросинья Семеновна.
– Тамара была у меня единственным ребенком, последней моей надеждой в жизни! Может быть, вы мне сообщите адрес школы, в которой учится Тамара Черноглазая? Я стояла бы у дверей с утра до вечера и смотрела бы на каждого ребенка. Уверена, что если эта девушка моя дочь, то я ее узнаю".

К сожалению, и этого нельзя было допустить. Ведь девочка, которую в "приюте обездоленных" назвали Черноглазой, жила счастливо, и ей даже не приходило в голову, что она приемная дочь своих родителей. Каким это будет" страшным ударом для всей теперешней семьи Тамары, если девочка заподозрит что-то неладное! Нет, Ефросинья Семеновна предлагала очень рискованный путь...

Вскоре из Ленинграда пришло еще одно письмо Е.С.Швец:

"Неужели так трудно выполнить мою просьбу? Мне нужно только убедиться, что Тамара Черноглазая не моя дочь, и я бы успокоилась, потому что больше искать и тешить себя надеждами у меня нет сил. Ведь я пережила блокаду Ленинграда, и здоровье у меня не ахти какое. Я имею, мне кажется, право в последний раз проверить мое счастье. У меня была очень трудная жизнь, и немало сил я отдала Родине. Во время блокады Ленинграда я работала в госпитале санитаркой. В конце 1942 года госпиталь закрылся, и я работала на прокладке ледяной дороги по Ладожскому озеру. Никогда не забуду, как жили мы на снегу в палатках. Было очень трудно, но эта дорога ведь спасала тогда весь Ленинград. Потом меня перевели на шахту добывать горючие сланцы. А когда Красная Армия погнала захватчиков, то мы опять шли следом и чинили разбитые железные дороги и мосты. После войны наше строительство N_5 передали в Ленметрострой, и тут я работаю по настоящее время. Недавно у нас был праздник - открыли мы новую станцию имени Ленина...

Я послала вам фотографию моей Томочки и слезно молю сличить ее с Тамарой Черноглазой. Только это надо сделать незаметно для девушки. Я ведь все понимаю. Сама хлебнула в жизни горюшка и не хочу причинять его другим людям.

Почему я все же надеюсь? Анна Константиновна могла ведь ошибиться, что мама Тамары Черноглазой погибла, могла счесть бабушку моей дочурки за мать. Ведь в мае 1941 года я отправила девочку в деревню Вотолино, Новгородской области, к ее бабушке. После освобождения я сразу приехала туда. Женщины мне рассказали, что в 1942 году фашисты вывезли всех детей и стариков из села. Никто не знал, зачем и куда гонят жителей, в числе которых была моя дочь и мать. На станции Старая Русса поезд попал под сильный налет нашей авиации. Сопровождающая поезд охрана из немцев и полицаев попряталась, и люди остались без охраны. Они поразбежались кто куда, а многие вернулись в свою деревню. Люди передали мне, что моя мама умерла в дороге, а Томочка очень заботилась о ней и пыталась кормить уже мертвую бабушку. Девочка осталась на станции Старая Русса. Дальше я ничего не знаю о ее судьбе. Может быть, какие-то люди довезли Томочку до Бахмача и передали Анне Константиновне, сказав, что ее мама умерла в дороге?

Прошу поберечь фотокарточку - это единственное, что у меня осталось..."

Историю "приюта обездоленных" услышала по радио студентка Нежинского педагогического института Тамара Щербак. Жила она и воспитывалась у приемных родителей в одном из сел Черниговской области. Из своего раннего детства она не помнила решительно ничего. Знала только, что колхозник Павел Панасович Лагус и его жена Матрена Степановна после войны взяли ее к себе из Софийского детского дома. Девушка подумала, что, может быть, многие матери ищут сейчас своих потерявшихся в войну детей через Анну Константиновну. И решила она съездить в Бахмач. Но что ей могла посоветовать Анна Константиновна? Ни точной фамилии, ни года, ни места рождения Тамара Щербак не помнила. Как при таких данных было начинать поиски? Ведь Эмилия Мининкова хоть что-то припомнила из своего детства, знала профессию матери, имена братишек, город, где застала ее война. Потом вспомнила даже имя матери. Станиславу Григорцевичу тоже удалось найти свою мать и сестер, потому что он помнил их, хотя и очень смутно. Тамаре же Щербак ничто не могло помочь. Анна Константиновна написала об этом посещении мне и попросила совета.

А через несколько дней я получил письмо от Тамары Щербак:

"Я совсем ничего не могу припомнить и не в силах облегчить поиски. Пожалуй, не стоит беспокоиться, я уверена, что результатов все равно не будет никаких. Извините, это я просто так заехала к Анне Константиновне, на всякий случай. Да и тяжело мне что-то стало в последнее время, а эта женщина, как мне казалось, такой человек, что поймет меня. К большой своей радости, я не ошиблась. От Анны Константиновны я уехала с огромным облегчением, хотя она и не могла мне ничем помочь. Сейчас я сижу в институтской библиотеке. Только то перечитала, что вы написали, и снова разволновалась. Прочитав об Эмилии Мининковой, которой посчастливилось найти свою маму, мне снова захотелось верить, что родные мои живы, может быть, ищут меня, а я живу рядом с ними".