Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма

Ворожея Тина

— Ах, как я рада нашей встрече, Валериан Антонович, как рада! — защебетала я нежным голоском, словно певчая канарейка в брачный период.

Мой веселый щебет не помешал мне с интересом рассматривать Петра Кондратовича Беркутова. Первое, что я отметила, так это его невероятную самоуверенность. У него был вид человека купающегося в деньгах.

Гладко выбритая кожа лица сияла, словно светилась изнутри. Густые и светлые, немного рыжеватые волосы были уложены идеальными волнами. У меня не было никаких сомнений в том, что с утра над прической мужчины усердно поработал мастер парикмахерского

искусства. Губы были немного великоваты для мужчины, но твердого и четкого рисунка. Они улыбались насмешливо и даже несколько порочно и нагло. Почему-то мне подумалось, что стоящий передо мной мужчина — порядочная сволочь. Но сволочь с невинными телячьими глазами, удивительного светло-орехового цвета. В глубине этих глаз скрывалось что-то мальчишечье, чистое и озорное. Что-такое с чем мне приходилось сталкиваться только один раз в своей жизни. Именно такие глаза были у моего бывшего мужа Гоши.

Пауза затянулась, мы рассматривали друг друга с минуту. Чем больше длилось молчание, тем более неловко я начинала себя чувствовать.

Мужчина стоял нависнув над столом плечистой громадой, а я сидела и казазалась сама себе маленькой девочкой, робко глядящей на грозного дядьку. Дядька продолжал насмешливо улыбаться, снисходительно смотреть сверху вниз. Казалось, что вот сейчас он достанет конфетку из кармана своих безупречно выглаженных брюк.

Я потупилась и опустила глаза. Когда мне удалось прекратить наш поединок взглядов, поспешила разогнать неловкую, вязкую тишину повисшую над нашим столиком нежным, беззаботным щебетом о всякой ерунде.

— Присаживайтесь пожалуйста, господа! Валериан Антонович, вас наверное нам послали небеса! Вот мы с Екатериной Васильевной поспорили, что такое занятное положили повара в этот салат. Я утверждаю, что это грецкие орехи, а вот Екатерина Васильевна убеждена, что кедровые! — быстро тараторила я, наскоро сочиняя рецепт салата который даже не пробовала.

Краем глаза я заметила, что женщина сидевшая напртив меня застыла, словно внезапно превратилась в статую. Розовый и нежный румянец залил ее лицо, впитал как в губку и растворил расплывчатые веснушки и они удивительным образом исчезли. Глаза, которые я совсем недавно считала тусклыми и невыразительными, вдруг засверкали темными искрами, засветились притягательным сине-серым дурманом. Даже нос уже не напоминал унылый баклажанчик, он вдруг показался мне изящным.

Мужчина за стол садиться не стал, он еще ниже навис над ним. Теперь его взгляд был устремлен на мою спутницу.

— Как поживаешь, Катюша? — спросил он вдруг дрогнувшим голосом. В глубине его телячьих глаз тоже что-то дрогнуло, расплескалось застарелой болью.

Екатерина Васильевна уже справилась с собой, отхлынул с ее лица нежный румянец, вытолкнул проступившие на белой коже расплывчатые веснушки. Только глаза продолжали сиять темным дурманом.

— Хорошо живу Петр Кондратович. Замуж вышла. Вот у Эммы Платоновны управляющей служу, — голос женщины был хриплым, словно она внезапно простудилась.

— Рад за тебя Катюша, очень рад, — бездушным, механическим голосом проговорил мужчина.

Я не верила своим глазам. Перед нами вновь стоял самодовольный, насмешливый хозяин жизни. Просто порядочная сволочь с телячьими глазами.

Он распрямился резко, и посмотрел на меня.

— Эмма Платоновна, в салате есть авокадо. Купил по случаю целый вагон сего замечательного фрукта. Но вам это не интересно должно быть. К хрящикам горчица с хреном полагается, да водочки побольше, да в баньке голы…,

Договорить ему не дал Добужинский. Наверное по долгу службы он поспешил погасить неприятную для всех тему. Мягко, но настойчиво дотронулся до рукава модного, светло-серого пиджака Беркутова.

— Петр Кондратович, хочу напомнить тебе, что времени у меня не так уж много. Служба знаешь ли, служба. Может быть мы сегодня все же дойдем до твоего кабинета? — говорил он быстро и весело, но в голосе чувствовалось некое напряжение.

Хозяин заведения усмехнулся, дружески похлопал начальника полиции по плечу.

— Ты прав, Валериан Антонович, дела прежде всего! Дамы, к сожалению вынужден покинуть ваше приятное общество.

Мужчина выпрямился во весь свой рост и шутливо развел руками. На длинном, словно у музыканта пальце сверкнуло тонким ободком обручальное кольцо.

Почему-то я почувствовала щемящее чувство разочарования. Сидела и бессознательно помешивала ложечкой давно остывший чай в белой фарфоровой чашке, густо расписанной букетиками лаванды и роз.

— Что так и будете им в спину пялиться? Валериан Антонович обещал вам список надежных слуг дать, и адрес агенства, — прошипел у меня над ухом сердитый голос Екатерины.

Я вздрогнула, словно от морока очнулась. Действительно, размечталась невесть о чем. Дела то прежде всего!

Быстро, решительно вскочила из-за столика, застучала по паркету слишком высокими каблуками щегольских сапожек, которые мне от Эммы достались.

— Валериан Антонович! Валериан Антонович! Вы что-то забыли! — серебряными колокольчиками звенел мой голосок.

Мужчины дружно остановились, обернулись, как по команде, но с места не сдвинулись. Стояли и наблюдали, как я с трудом держа равновесие спешу к ним.

Цепкий взгляд Петра Кондратовича нахально скользил по моей фигуре, губы чуть кривились в наглой усмешке.

— Быстро же вы бегаете Эмма Платоновна, в точь-точь как моя любимая афганская борзая Эми.

Я споткнулась от его холодных, насмешливых слов, понимая — мне только что объявили войну.

Образ глупенькой дурочки облегчал задачу. Я рухнула всем своим телом на мужчину, уцепилась острыми коготками в его локоть так, что он невольно поморщился от боли.

— Фу, в каком извращении вы мне признаетесь Петр Кондратович! Так вы живете с афганской борзой?! Сейчас вспомню, как это называется.

Я старательно наморщила лоб, задумчиво прикусила нижнюю губу.

— О-о-о! Вспомнила! Точно, точно. Ваша извращенная любовь к собакам, называется зоофилия!

Мой голосок прозвучал так восторженно и так громко, что его наверное услышали и повара на кухне.

Кто-то уронил вилку и она испуганно звякнула столкнувшись с полом. Кто-то нервно хихикнул, а затем наступила тишина. Плотная и тяжелая. Про такую говорят — гробовая.

Она длилась минуту, другую, а затем опять застучали столовые приборы, заговорили люди, зашуршали газеты.