Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос
Шрифт:
С точки зрения этого философа, нельзя по своему усмотрению то отождествлять себя со своими предками, то абстрагироваться от них. Либо вы часть этого расширенного сообщества (и тогда наравне со всеми делите как убытки, так и прибыли), либо нет (в этом случае вас не касается ни одно, ни другое).
Утверждение Сандела о том, что наши индивидуальные действия неразделимо вплетены в сети социальных отношений, влияет на рассуждения не только о справедливости и правосудии, но и о нравственности и добродетели. Согласно Санделу, человек не может определить, что справедливо, не оценив при этом нравственный статус конкурирующих утверждений. А это, в свою очередь, требует разрешения вопроса о нравственной цели социальных институтов. Мы не можем решить, правильны ли или справедливы ли однополые браки, не определив сперва, в чем вообще заключается смысл брака. Мы не можем решить, справедливы ли критерии приема в определенный университет, не установив сначала, какова цель этого университета. Мы не можем решить, уместно ли вознаграждение банкиров, не выяснив перед этим, что именно банки должны делать для общества. В этом отношении точка зрения Сандела восходит к древней философии Аристотеля. Последний также полагал, что вопросы правосудия требуют размышления о цели. Но если, по нему, цель определялась вне социальной системы — скажем, божественным промыслом, — то Сандел придерживается иной точки зрения. Цель для него — это коллективное решение
Что особо интересно в аргументах Сандела — по крайней мере для социолога, — так это то, насколько они социологические. Социологи, например, давно полагают, что значение индивидуального действия может быть понято только в контексте переплетающихся сетей взаимоотношений — так называемой включенности{285}. Более того, утверждение Сандела (о том, что ценности, на основе которых мы судим о справедливости, есть исключительно продукт общества) отражает идею, выдвинутую социологами еще в 1960-х годах. Последняя подразумевала, что социальная реальность формируется самим обществом и, следовательно, не является навязанной нам неким внешним миром{286}. Как ни удивительно, из аргумента Сандела, таким образом, следует, что фундаментальные вопросы политической философии являются также вопросами и социологическими.
Так как же нам на них ответить? Один из вариантов — подход, предлагаемый Санделом. Именно так к ним в основном подходили и подходят социологи. Однако опора лишь на интуицию предполагает определенные ограничения. Конечно, можно утверждать — и в последнее время так делали многие, — что банки, чьи действия ведут к системному риску, должны нести ответственность за него. Каким образом? Либо покупать страховку «системного риска», либо повышать свои резервы. Однако без четкого понимания такой угрозы определить рискованность того или иного действия и, соответственно, размер штрафа невозможно. Одно дело — указать, что, оценивая некий процесс, мы слишком акцентируемся на результате и приписываем чересчур важное значение в его определении «особенным людям». И совсем другое — предложить лучший подход к оценке деятельности и пониманию того, как в действительности функционируют сложные социальные системы (такие, как компании, рынки и общества). Как бы ни были важны размышления над этими вопросами, просто рассуждать о них — недостаточно. И вот тут-то самое время задуматься: что же в состоянии предложить наука об обществе — если вообще что-то может?
Глава 10
Подлинная цель познания
Вотще за Богом смертные следят.
На самого себя направь ты взгляд [48] .
Когда в 1732 году Александр Поуп издал свой «Опыт о человеке», мир виделся совсем не таким, как сегодня. «Опыт» был написан всего через несколько десятилетий после «Начал» — шедевра Исаака Ньютона, раскрывшего математические принципы планетарного движения. Мыслители тогда все еще пытались осознать неслыханную для того времени мысль о том, что законы, управляющие движением обычных предметов здесь, на Земле, — те же самые, которые управляют и небесными телами. Фактически люди по-прежнему бились над выражением любых физических законов в виде математических уравнений — с тем чтобы затем последние можно было использовать для невероятно точного прогнозирования всего на свете: от завтрашнего прилива до возвращения далеких комет. Какое удивительное, должно быть, это было время! Вселенная, так долго являвшаяся неразрешимой загадкой, казалось, вдруг сдалась под натиском разума одного-единственного человека. По словами Поупа {287} ,
48
Перевод В. Микушевича. Имеется и другой вариант: «Итак, познай себя, о Боге не суди вовек; Познанья подлинная цель для человечества есть человек» (эпиграф к сборнику эссе И. Берлина. Подлинная цель познания: избранные эссе. — М.: Канон+, 2002).
В течение следующих трех веков объем знаний человечества неуклонно рос, тайны раскрывались одна за другой. Результаты поразительны. Сегодня у нас есть теории Вселенной, восходящие к моменту Большого взрыва, и телескопы, пронизывающие галактики. Мы запустили космические зонды за пределы Солнечной системы и побывали на Луне. Мы создали бомбы, способные сровнять с землей целый город, и ракеты, которые могут влететь в окно. Мы измерили Землю с предельной точностью и поняли, что творится у нее внутри. Мы строим огромные здания и мосты, меняем очертания рек, гор и даже морских береговых линий. Мы придумали часы, которые отсчитывают миллиардные доли секунды. Наши компьютеры с такой скоростью обрабатывают информацию, что времени, за которое они переберут все слова, когда-либо написанные человеком, не хватит, чтобы вручную записать хотя бы одно из них. В точных науках, похоже, мы можем заставить ангелов танцевать на острие иглы.
49
Перевод C. Маршака.
Совершенно очевидно, что наука об обществе сильно отстала. Однако из этого наблюдения очень легко сделать неверные выводы. Недавно мне напомнил об этой проблеме коллега-физик. Перелопатив уйму трудов по социологии, он пришел к следующему заключению: главная проблема этой дисциплины в том, что она не открыла никаких столь же общих и точных законов человеческого поведения, как те, к которым он привык в физике. Вместо этого, показалось ему, социология — просто бесконечное нагромождение особых случаев, когда кто-то один делает что-то одно по какой-то одной причине один раз, и кто-то другой делает что-то другое по какой-то другой причине в другой раз. Будучи физиком до мозга костей, мой друг нашел это отсутствие закономерного поведения особенно огорчительным. В конце концов, сложно представить, чтобы любой крупный прорыв в физике мог произойти без знания законов Ньютона, применимых во все времена и во всяком пространстве. Они были настолько неотъемлемыми от достижений естественных наук, что со временем стали ассоциироваться с самой идеей науки. Неспособность социологов предложить нечто хотя бы отдаленно похожее, по его мнению, конечно, означала одно: социальная наука не заслуживает считаться таковой вообще.
Везет же физикам!
Как выясняется, склонность судить о социологии по стандартам физики отнюдь не нова: она восходит к философу Огюсту Конту [50] , жившему в XIX веке и считающемуся основоположником социологической науки. По его глубокому убеждению, социология, которую он называл «социальной физикой», однажды займет свое место рядом с математикой, астрономией, физикой, химией и биологией как одна из шести фундаментальных наук, описывающих всю реальность. Она, полагал Конт, должна стать единой «всеобъемлющей теорией» человеческого опыта, обязательно охватывающей другие науки и расширяющей их, что позволит дать надлежащее объяснение культурам, институтам, экономике, политике, всему на свете, — иными словами, той самой универсальной теорией, которую искал мой друг-физик. Конт так и не сформулировал последнюю во всех подробностях, однако его философия позитивизма — идея о том, что социальные объекты и силы можно описывать и анализировать так же, как физические, — заложила фундамент для всех великих теорий, возникших позже.
50
Конт, Огюст (1798–1857) — выдающийся французский философ и социолог. Основоположник позитивизма. — Прим. пер.
Одна из первых была предложена вскоре после смерти Конта современником Дарвина философом Гербертом Спенсером [51] . Он развил концепцию, согласно которой общество — это организм, в котором индивиды уподоблены клеткам, социальные институты играют роль органов, а социальное развитие определяется неким аналогом естественного отбора. Именно Спенсеру, а вовсе не Дарвину принадлежит фраза о «выживании сильнейших». Его специфические идеи быстро отвергли, сочтя их наивными. А вот основное философское утверждение — общества организованы так, а не иначе, чтобы служить некой холистической функции, — наряду с позитивизмом Конта сохранилось и оказало влияние на мышление такого крупного социолога, как Эмиль Дюркгейм [52] . Последний, кстати, по-прежнему считается одной из ключевых фигур этой дисциплины.
51
Спенсер, Герберт (1820–1903) — британский философ и социолог, один из родоначальников эволюционизма. Его идеи пользовались популярностью в конце XIX века. Основатель органической школы в социологии. — Прим. пер.
52
Дюркгейм, Эмиль (1858–1917) — французский социолог-позитивист и философ, основатель французской социологической школы и структурнофункционального анализа, один из создателей социологии как самостоятельной науки. — Прим. пер.
Апофеозом «большого» теоретизирования, однако, явились работы гарвардского социолога Талкотта Парсонса [53] , написанные в середине XX столетия. Он предложил теоретическое направление, ставшее известным под названием структурного функционализма. Согласно Парсонсу, социальные институты состоят из сетей взаимосвязанных ролей, играемых индивидами с рациональной мотивацией. В то же время действия людей ограничиваются социальными нормами, законами и другими механизмами контроля, закодированными в институтах, частью которых эти индивиды являются {288} . Путем тщательной, исчерпывающей классификации всех функций различных типов поведения, а также разнообразных социальных и культурных структур, в которых они имеют место, Парсонс замахнулся на то, чтобы описать — не больше и не меньше — все общество целиком. Это было величайшее предприятие, и имя Талкотта до сих пор находится в списке наиболее выдающихся социальных теоретиков всех времен. Увы, с ним произошло то же, что и с Контом, а затем и со Спенсером: не успели высохнуть чернила на «общей теории», как критики разнесли ее в пух и прах. Его идея индивидуального действия, в сущности, постулировала лишь то, что «люди делают то или иное, потому что хотят» {289} . Она на самом деле вообще не являлась «теорией» — это был только «набор понятий и определений» {290} . И она была настолько сложной, что никто не мог ее понять {291} .
53
Парсонс, Талкотт (1902–1979) — крупнейший американский социолог-теоретик, глава школы структурного функционализма, один из создателей современной теоретической социологии и социальной антропологии. — Прим. пер.
Оглядываясь на крушение теории Парсонса несколькими годами позже, социолог Роберт Мертон, чья работа по эффекту Матфея обсуждалась мной в предыдущей главе, сделал вывод: социологи слишком уж поспешили сымитировать теоретические успехи физиков. Не то чтобы ученый не разделял зависти, которую последние могли возбудить в других. По его словам, «многие социологи воспринимают достижения физики как образец для самооценки. Они пытаются сравнить свои бицепсы с мускулами старших братьев. Им тоже хочется, чтобы с ними считались. Но когда выясняется, что у них нет ни крепкого телосложения, ни убийственной силы удара, некоторые впадают в отчаяние. И начинают задаваться вопросом: а действительно ли возможна наука об обществе, если мы не создадим универсальную систему социологии?» [54] . По мнению Мертона, «при такой точке зрения не учитывалось, что физику XX столетия отделяют от социологии ХХ столетия миллиарды человеко-часов непрерывного, организованного и совокупного исследования». Только после того, как Коперник, Браге и целый сонм других потратили века на скрупулезные наблюдения, такие астрономы, как Кеплер, смогли вывести в физике математические закономерности, объяснившие унаследованные данные. И только тогда один такой гений, как Ньютон, смог свести эти закономерности к настоящим законам. Социальные теоретики, о которых писал Мертон, напротив, пошли другим путем: они сначала предложили всю систему мысли и лишь потом задумались о том, что же именно им надо измерять {292} . «Вероятно, — сожалел Мертон, — социология еще не готова к появлению своего Эйнштейна, поскольку еще не нашла своего Кеплера, — не говоря уж о своем Ньютоне, Лапласе, Гиббсе, Максвелле или Планке» {293} .
54
Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. С. 14.