Зельда Марш
Шрифт:
Зельде очень нравился Джон Чэпмэн, но, увы, его общество наводило скуку. Не прошло и трех недель с начала их знакомства, как Джон воспылал к ней безнадежной любовью. Она заметила это в один из вечеров, когда они сидели вдвоем на крылечке. В тот день Зельда проводила Нину, которая укатила в Европу, и ее томило одиночество. Джорджа не было, он где-то выступал, а мадам уехала к морю на два дня праздника. Зельда чувствовала себя брошенной, одинокой, думала о Майкле, и даже о Бойльстоне. Они с Джоном сидели на ступеньках. Было тепло и душно, круглая луна смотрела на них. И как-то так вышло, что Зельда рассказала
С тех пор Зельда, выйдя из дому для обычного обхода контор в поисках места, каждое утро встречала Джона Чэпмэна. Молчаливое обожание выражалось в каждой черточке его широкого лица, во взгляде круглых темных глаз, в каждом движении его громадного, неповоротливого тела. Он видел ее часто с Джорджем Сельби. И ни одного намека, ни одного слова о своей любви ни разу не сорвалось с губ Джона. Он никогда не навязывал Зельде своего общества. А ей было жаль его, она дорожила его преданностью. Он был ей как старший брат, к которому можно прибегнуть в горе или затруднении. Но ум его казался таким же тяжеловесным, как тело, речи были медленны и бессвязны. Ей было с ним нестерпимо скучно.
Джордж Сельби приходил раза два в неделю, а, кроме того, в субботу и воскресенье они вдвоем ездили за город. Но наступали будни — и вновь утомление и унижение, вновь эти дерзкие и равнодушные чиновники в конторах, лаконические отказы… Стиснув зубы, она заставляла себя обходить все театральные бюро.
— А что, если я так и не найду никакой работы? — сказала она как-то Джорджу с отчаянием в голосе. Была суббота. Они сидели в поезде воздушной железной дороги, уносившем их в Кони-Айлэнд.
— Ну, так что же, вы всегда можете выйти за меня замуж, — ответил Джордж весело.
— Не говорите глупостей!
— Еще только середина августа, — переменил он тон на более серьезный. — Боже мой, Зель, неужели вы рассчитывали так просто, без борьбы и усилий, сделать сценическую карьеру?
Зельда только вздохнула в ответ. Впервые с тех пор, как она приехала в Нью-Йорк, ею овладело чувство настоящей тоски и безнадежности.
— Ну, котеночек, вам еще рано унывать! — утешал ее Джордж. — Вот Гарри Бульджер будет набирать людей — отчего бы вам не толкнуться к нему?
— Нет. Кто поступает в такие места, тот — конченый человек. Это мне и Оливия говорила, и Нина. Я уж лучше вернусь во Фриско…
— Терпение, Зель, терпение! Найдете что-нибудь! Я на днях говорил с Стэкпулем…
— Да? — оживилась Зельда. — И что же он?
— Советует поступить в «Мерри-Мерри», если вы согласны петь и танцевать.
— Нет, — рассердилась Зельда. — И лучше вы мне об этом не заикайтесь!
— Он говорит, что у него есть для меня отличный ангажемент. Я потребовал сотню в месяц. Он, кажется, склонен согласиться.
Зельда
— Мне нет смысла уступать, — продолжал Джордж. — К тому же Стрингер передавал, что Вебер и Фильде тоже просили меня зайти. «Если я им нужен, — отвечал я ему, — они могут написать мне. Мне нет надобности бегать по конторам просить заработка.»
Зельда вдруг резко повернулась к нему.
— Перестаньте. Вы мне делаете больно, — сказала она просто.
Больше всего она любила поездки на Кони-Айлэнд. Здесь было море, веселый шум волн, купанье, танцы в сумерки. Они оба любили танцевать. Прекрасные были дни, и Джордж был славным, веселым и искренним товарищем.
— Зельда, вы сегодня восхитительны!
— Ах, Джордж, ради бога!..
— Я теряю голову! Купальный костюм к вам удивительно идет. С такой фигурой…
— Джордж! Вы же знаете, я терпеть не могу подобных разговоров!
— Когда же вы выйдете за меня, Зель?
— Джордж, если вы не перестанете, я сейчас же уйду.
Он нашел ее руку, сдул с нее песок и поцеловал.
— Но я говорю серьезно, котеночек! Это — самое чудное лето в моей жизни. Благодаря вам, я стал человеком, Зель… О боже, вы понятия не имеете, как я вас полюбил!
— Это вам только так кажется, Джордж.
— Как вы можете говорить такие вещи! Как можете сомневаться! Да я с радостью отдал бы за вас жизнь, бросился бы с завязанными глазами со скалы, чтобы заслужить ласковый взгляд… я…
— Довольно вам, наконец!
— Нет! Не довольно! Я умираю от любви, а вы заявляете, что мне «кажется»! Да что вы знаете о любви?! Вы, вероятно, никогда не любили по-настоящему, ледышка вы этакая! И сомневаюсь, чтобы когда-нибудь вы поняли, что такое любовь! О господи, и надо же было мне, с моей безграничной способностью любить и страдать, привязаться к девушке без капли чувства, к девушке, которая не умеет и никогда не научится любить!..
— Джордж, вы мне до смерти надоели!
— Вот вы какая! Человек изливает перед вами душу, валяется у вас в ногах, предлагает вам сердце, руку, всю жизнь свою, — а вы заявляете, что он вам наскучил!
— Да, наскучил, и я ухожу одеваться!
— Зельда, милая, не надо!
— Не могу больше! Где мой гребень? И зачем вы портите такой чудный день этими глупостями?
— Зель, вы меня убиваете! Я люблю вас…
— Если бы вправду любили, вы бы меня не сердили.
— Так вас сердит, когда я говорю о своей любви! Значит, вы меня не любите?
— Нет — и вам это известно.
— Но это будет! Вы научитесь меня любить!
— Никогда!
— О, где ты, смерть?! Скорей мне чашу с ядом! Кинжал!.. Привет тебе, Харон!
— Сумасшедший! Я уезжаю!
— Нет, Зельда, нет, не уходите от меня! Клянусь, я буду пай-мальчиком. Честное слово, Зель!
Перед Мэнхэттен-Бич-Отелем играл военный оркестр. Узкий бульвар, тянувшийся вдоль пляжа, был почти пуст в этот час. Только дети, устав от игр, копались в песке, да кое-где на скамейках сидели отдыхающие пары. Зато на дорожке перед отелем постукивали о камни каблуки тысячной толпы, прохаживающейся взад и вперед, и стук этот и громкие звуки музыки заглушали тихий плеск волн. На террасе отеля яблоку негде было упасть.