Зельда Марш
Шрифт:
— Пойдемте! Если вы настаиваете на объяснении, уйдем отсюда. Джордж может прийти каждую минуту.
Они прошли несколько шагов по улице и вошли в пустой ресторан. Здесь Джерри начал все сначала. Он предлагал деньги, подарки. Он принес с собой тот же браслет с бриллиантами и изумрудами, говорил, что будет еще много украшений и денег, если она…
В Зельде закипела ненависть к нему. Она молча смотрела на пузыри в углах его рта, пока он торопливо убеждал ее.
— Нет, нет, солнышко, я и слушать не хочу! Вы должны быть моею, поймите же. Я ни спать, ни жить не могу! Вы должны оставить его и уйти ко мне.
Гнев ее, наконец, прорвался.
— Будем говорить начистоту, Джерри, — начала
— Ах, напрасно вы из себя разыгрываете добродетельную особу, — злобно сказал Джерри. — Вам не удастся меня одурачить! Вы это уже раз сделали, чтобы выманить двести долларов, но больше меня не проведете!
Он весь дрожал. Выражение его лица вдруг заставило и Зельду задрожать. Ее охватило недоброе предчувствие. Долгий миг они смотрели друг другу в глаза, потом Джерри отвел свои и продолжал резко:
— Мне все относительно вас известно, Зельда. И об этом мальчишке Кирке, и о докторе Бойльстоне. Когда я встретил вас, то постарался все разузнать, я не терял времени даром. И напрасно вы притворяетесь, будто вы — чисты, как первый снег, меня не обманете. Вы были легкого поведения еще до того, как вышли замуж за эту свинью-актера, и я не вижу, отчего вам не подарить и меня своими милостями. Я уже дал вам две сотни и могу дать еще гораздо больше. Это для вас хорошая сделка. Вас от этого не убудет, а супруг ничего не узнает, если вы будете осторожны.
— Так, — сказала она, тяжело переводя дух. Вся кровь отхлынула от ее лица, пальцы судорожно сжимались. — Так!
С минуту она сидела неподвижно; голос Джерри что-то говорил, говорил, она не слышала что. Когда туман перед ее глазами немного рассеялся и она могла уже ясно видеть дверь, она поднялась и, не оглядываясь, осторожно ступая, вышла из ресторана и зашагала по улице. Свет заката отражался в ее зрачках.
Джордж возвратился от Койна в великолепном настроении. Джекки обещал отрядить их в «Оберон», немецкую биргалле тут же в городе, играть две недели подряд. А «Оберон» находился в двух шагах от «Орфея» и можно было надеяться, что Моррисон зайдет посмотреть на них!
— Так напишем ему, ладно, Зель? Вот точно так, как ты говорила. Кто знает — а вдруг!..
Он обхватил жену за талию, поднял на воздух и закружился с ней по комнате.
— Перестань, Джордж, мне нехорошо. Не знаю, что такое со мной? С утра голова болит.
— О, извини, родная, я не знал. Ты просто переутомилась. Брось на сегодня эту стряпню, покутим, хорошо? Я чувствую, что нам начинает везти! Имея ангажемент на две недели, можно…
— А сколько мы будем получать? —
— Сорок.
— В неделю?!
— Ничего, девочка, зато нас, наверно, увидит Моррисон!
Долгая, долгая ночь тревоги и размышлений. Прошлое снова подняло свою уродливую голову, нагло ухмыляясь, требовало своих прав. Снова и снова вспоминались слова Джерри: «Вы были женщиной легкого поведения еще до брака с этим свиньей-актером. Почему бы вам и меня не подарить своими милостями?» Щеки ее горели в темноте. Она ударила сжатым кулаком по губам. О, двести долларов, чтобы заткнуть ему глотку!.. Двести долларов, чтобы швырнуть ему в лицо! Неужели он расскажет?.. Она знала, чем можно купить его молчание, но такой ценой — никогда! Ни за что! Будь что будет! Он может сделать так, что Джордж отвернется от нее, он может разрушить их брак, погубить ее, но она никогда не отдастся ему… Джордж спал рядом спокойно и крепко. Он не знает. А Джерри знает, все знает, и все соседи знают — из уст ее тетки, вероятно. И она, Зельда, привезла мужа в место, где о ней все чесали языки. Боже, что за идиотство! Надо уехать отсюда, уехать поскорее.
Она не могла уснуть. Сползла с кровати, встала на колени у открытого окна, глядя на груды битых бутылок, обломки ящиков, на серую стену напротив.
«Вы были легкого поведения еще до замужества. Отчего бы вам не подарить и меня своими милостями?»
Она воротилась в постель. Темнота давила, ползала по ней тысячью жадных пальцев. Снова потянулись томительные думы. Только к утру она забылась, лежа на спине, со скрещенными на груди руками.
Зельда проснулась как всегда в семь часов и не успела открыть глаза, как ночные мысли, словно стая голодных ястребов, только и ожидавших ее пробуждения, накинулась на нее. Кроме того, она уже не первый день чувствовала какое-то физическое недомогание: головную боль, расслабленность во всем теле. Она поднялась с постели — и комната закружилась перед глазами.
— Господи, неужели я заболею?!
Напялив кое-как одежду, она вышла с Бастером на лестницу, но ей было так худо, что она не решилась спуститься вниз. Ее знобило. Она выпустила Бастера и присела на верхней ступеньке.
— Просто не выспалась, — сказала она вслух. — Горячий кофе меня подкрепит. — Но мысль о кофе вызвала приступ тошноты.
Она позвала собаку и, вернувшись в комнату, легла снова. Головная боль все усиливалась.
— Нет, надо встать и взять себя в руки. Иначе я в самом деле заболею.
Накинув старый рваный капот, она с трудом зажгла керосинку и стала готовить завтрак. Но каждую минуту ей приходилось оставлять работу и садиться.
— Это — пустяки, — твердила она себе. — Это смешно, наконец!
Джордж все еще спал, возвышаясь горой на постели, громко похрапывая. Она хмуро поглядела на него. Как он может спать, когда ей так худо! Потрясла его за плечо, но он не проснулся. Разбудить Джорджа было делом нелегким, и у нее сегодня не было сил для этого. Надо поесть, чтобы улеглась тупая боль в голове. Но когда она открыла крышку кофейника, острый запах кофе заставил ее откинуться назад. Нестерпимая тошнота снова подступила к горлу.
— О, — вскрикнула она. — О!
Тяжело опустившись на стул, прислонив голову к прямой его спинке, она оставалась так несколько минут, пока ей не стало полегче.
Начала перебирать мысленно, что ж она такого съела — и вдруг ее осенила догадка. Страх отразился в широко открытых глазах. Она невольно прижала руки к сердцу. Минуты шли одна за другой.
Кофе давно кипел, тек в керосинку, тушил огонь. Зельда не шевелилась. Глаза ее словно чего-то искали на потолке, сухие губы раскрылись для тихого стона.