Зельда Марш
Шрифт:
Он заговорил о погоде. Зима нынче рано началась, недавно даже шел снег… А его огорченный взгляд украдкой скользил по исхудавшему, бескровному лицу Зельды.
— Разве я такой урод, Джон?
— Нет, мисс Зельда, нет. Вы… Вы всегда останетесь красивой, но вы так… У вас такой болезненный вид!..
Целые недели, месяцы Зельда считала, что ей теперь решительно все равно, будет она нравиться или нет и что мужчины больше для нее не существуют. А тут вдруг простодушное разочарование Джона вызвало в ней смутное огорчение.
— Это ничего! — сказала она, скорее самой себе, чем Джону. — Главное, —
— И благодаря мадам.
— Да, конечно, и мадам. Как она поживает?
— Да приблизительно также, как и прежде. Правда, ходит она теперь с трудом, и только по комнате, и ни читать, ни шить не может — слишком слабое зрение. Сидит целые дни в кресле и волнуется, что в доме беспорядок.
— Да что такое с нею, Джон?
— Не пойму. Доктор называет это «тромбоз».
— А, знаю! За три месяца в больнице я кое-чему научилась… Боже мой, Джон, кто там не был, не знает, что такое ад!
— Но отчего вы раньше не написали? Столько времени от вас не было ни строчки, а мои письма возвращались обратно, и мы с мадам не могли понять, что с вами случилось, и я представлял себе всякие ужасные вещи…
— Какие именно, Джон? — спросила Зельда с тенью прежнего лукавства.
Он покраснел и замялся. Джона всегда было очень легко сконфузить.
— Ну, идем, — сказала Зельда, повиснув на его руке. — Я хочу поскорее увидеть мадам. Кстати, что за работу она намерена мне поручить?
Джон стал объяснять. Тем временем они вышли на покрытую снегом улицу и, несмотря на настойчивые уверения Зельды, что она дойдет пешком, Джон подозвал кэб.
— Нет, нет, мисс Зельда, это дальше, чем вам кажется. И вы… вы еще не совсем окрепли, садитесь.
Было так приятно, что есть кто-то, кто беспокоится о тебе. Она нежно погладила руку Джона.
— Какой вы милый, Джон.
Он побагровел еще больше, но она не обратила на это внимания.
— Послушайте, Джон… Вы, должно быть, все, что имели, отослали мне на дорогу?
— Большую часть этих денег дала мадам. И потом… вы же знаете, у меня есть богатая сестра.
— Хорошо, но, кто бы ни дал эти деньги, я хочу, чтобы вы знали: я намерена работать до потери сил, чтобы вернуть их.
— Вы… вы никому ничего не должны, мисс Зельда. Это был… под-д-арок. Вы нам нужны здесь. Вот мы вас и выписали. Мадам готова была расцеловать меня, когда я предложил это. Она давно хотела взять кого-нибудь, чтобы присматривать за всем в доме. Вам следовало сразу написать нам… Я говорю — нам, потому что я очень подружился с мадам. Я восхищаюсь ею! Это — великодушная женщина. Каждый день я навещаю ее. И мы беседуем. Если бы вы приехали раньше, жильцы бы не разбежались. Ведь некому было следить за порядком! Уже с прошлого августа пустует много комнат. Все поживут недельку-другую, а потом… вы же знаете, как близко она принимает это к сердцу. Когда уехал Мэсис, она даже плакала, больно было на нее смотреть.
— Ронни еще служит?
— Нет, ушла. С тех пор у нас перебывало много девушек.
— А вы все в той же комнате, Джон? И по-прежнему занимаетесь каким-то таинственным делом за запертой дверью?
Лицо Джона снова залилось краской и даже перекосилось от смущения.
— Ну, не будьте старым дуралеем, Джон. Никого не касается, чем вы заняты. Вы, вероятно, фальшивомонетчик, и в один прекрасный день полиция накроет вас и нам все станет известно… О, как приятно возвратиться сюда, Джон! Нью-Йорк! Как я его люблю! И я первый раз вижу его в снегу. Красиво, правда?
На Шестой авеню они пересели в вагон воздушной дороги.
— Что… что сталось с Джорджем, мисс Зельда? — с усилием спросил Джон. — Где он теперь?
— Понятия не имею. Он, верно, выступает с какой-нибудь другой женщиной… Но не в «Орфее». Я купила на вокзале «Театральное обозрение» и в поезде прочитала его от начала до конца, но нигде не встретила его имени.
— А вы… вам тяжело думать о нем, Зельда?
Тон, каким были произнесены эти слова, заставил Зельду бегло взглянуть на Джона. Бедный Джон! Он все так же любит ее.
— Не могу сказать, чтоб тяжело, — ответила она задумчиво. — Но я все еще тревожусь за него, беспокоюсь, думаю, не нужна ли ему… Уверена, что порой и он тоскует обо мне и, когда я думаю об этом, у меня болит душа. Мне бы очень хотелось, чтобы Джордж выпрямился. Очень! Вот все, что я чувствую к Джорджу Сельби. Да, я желаю ему удачи и счастья, но… не со мною. Он навсегда ушел из моей жизни. И никогда, никогда я не захочу, чтобы он вернулся. Нет, Джон, теперь я буду жить своей, отдельной жизнью. Это мое единственное стремление. Год назад у меня были мечты о настоящем театре, но это прошло. Теперь я хочу просто работать, ни от кого не зависеть, быть самой себе хозяйкой. Мужчины… — Она остановилась, тряхнула головой и не докончила фразы. — Вы — единственный порядочный мужчина из всех, которых я знаю. Я всегда буду ценить вашу дружбу и вспоминать о вас хорошо, что бы со мной ни случилось.
С бьющимся сердцем очутилась Зельда перед старым домом мадам Буланже и, подняв глаза, осмотрела его весь, до труб на крыше. Потом вошла за Джоном внутрь.
В низенькой гостиной первого этажа она нашла мадам в кресле у окна, с одеялом на коленях, с вязаным мешком через плечо. Седая, усатая, мрачно сведя густые брови, она смотрела на входившую Зельду. Та подбежала и встала на колени у кресла. Обе, вдруг лишившись слов, только какими-то звуками и могли выразить свои чувства. От старой француженки по-прежнему пахло чесноком, но Зельда не нашла в этом ничего неприятного. Порывисто поцеловала она жесткую, со вздутыми венами, старую руку.
— Все еще нездоровы, да, мадемуазель? Когда человек заболеет, он только тогда понимает, какое это счастье быть здоровым — не так ли? Вы еще очень плохо выглядите. Но хорошо, что вы приехали сюда. У maman Буланже, вы — дома. Все мои дети возвращаются сюда, чтобы забыть прошлое и начать все сначала. Скажите мне, мадемуазель… нет, теперь ведь вы — мадам…
— Зовите меня просто Зельдой, — попросила молодая женщина.
— Хорошо, моя девочка. Так у вас были неприятности?