Зелен камень
Шрифт:
— Не понимаю вас…
— А что понимать! Мало ль как это… международное, к примеру, положение заладится.
— Вот вы о чем… — тихо проговорил Павел.
— Ну, а пока вечность, хе-хе, тянется, жить надо. Вот о чем думайте, дорогой!
Только напряженным усилием воли Павлу удалось удержать себя на месте; он с трудом, неслышно перевел дыхание. Чувствовалось, что самое главное в этой встрече лежит впереди, что самое важное еще не сказано.
— Что же мне думать? — спросил Павел, стараясь говорить спокойно. — Непонятно…
— Нанесли на вас добрые люди такое, что лопатой не разгребешь. Выходит так, что судить вас будут, Павел Петрович.
— Меня судить?! — воскликнул Павел. — Меня?!
— Да что вы всполошились! Не суд страшен, а приговор. Вот в Новокаменске я побывал, в Баженовке тоже наслушался про ваши дела, прикинул все как есть — выходит все нет да нет. Судить вас, понятно, можно, а осудить нельзя. Подозрений много, а доказательства-то хлипкие. Вот аварии эти… Разберись — никто вас на том не застал, на каждый случай отвод есть. То вы в отлучке находились, а то вместо вас неясную фигуру видели. Все про то толкуют. Или этот случай взять — поездку в Горнозаводск. Вызов-то подложный, вернее всего тут барышня неизвестная замешана… Вы про то не говорите, ну и отойдут ни с чем. Хоть не прав, а не весьма виновен. Халатность, и все тут. Разве что условно вас попугают.
Нужно, нужно было дать высказаться Никомеду Ивановичу, не сбить его с дорожки, позволить ему придти к последнему, решительному, все объясняющему слову.
— Вот о чем кумекать нужно, — назидательно добавил Халузев, не дождавшись отклика. — Так-то, голубчик.
— Нет, все ясно! — проронил Павел. — Дальше и «кумекать» нечего. Инженер с судимостью, осужденный… Не стоит и думать…
— Как это — не стоит! — удивился Никомед Иванович. — Что ж вы считаете, что судом все кончится? Жить-то нужно будет, Павел Петрович. Вот и пораскиньте соображением — куда пойдете, за что возьметесь?
— Никуда я не пойду. Я могу только в Новокаменске остаться, только на уралите работать. Если меня даже осудят за халатность, то позволят же работать здесь рядовым инженером, позволят пользу принести! — Он закончил медленно, упорно: — В Новокаменске останусь, только в Новокаменске!
Будто приманку бросил, уверенный, что Халузев вцепится в нее, возразит ему, непременно возразит, забеспокоится.
— Как же это вы здесь останетесь? — удивился Халузев. — Здесь вам работать нерука, неужели не понимаете?
— Все понимаю. Понимаю, что сейчас я скомпрометирован. Но я… я все силы приложу, чтобы доказать свою невиновность. Не могу я, не хочу я Новокаменск оставить, и особенно южный полигон!
— Вот не понимаю вас! Что хорошего, прибыток вам какой?
— Никакого прибытка, и весь мир в прибытке. Здесь богатства невероятные, здесь клады, каких мир не видал.
— Уж и клады! — странно, сухо засмеялся Халузев. — Камень бледный, трещиноватый… Клады! Скажете такое!
— Не понимаете вы этого и не поймете. Я все отвалы старых шахтенок облазил. Тут земля набита уралитами. Здесь дремлет уралитовая Магнитка. Еще немного — и здесь жизнь закипит, шахты поднимутся. Человек вглубь пойдет за рудой уралита. Я должен пойти, поймите это!
— Другие пойдут! — не скрывая злости, воскликнул Халузев. — Да и пойдут ли?.. — Он помолчал, отдышался. — А что за беда, вы ведь тоже без занятия не останетесь: в старательство броситесь, еще лучше проживете. Хоть молоды, а горняк знающий, рука у вас отцовская. Как же! — Вдруг он промолвил мягко, вкрадчиво: — А то, может, за науку возьметесь? Мне уж не много нужно, как ни есть проживу. Не знаю я, куда то девалось, что вы из моих рук получили, но вы только слово скажите — прибавлю. Беден, беден Никомед, а коли потребуется, авось малость найдется…
Уже давно лунный луч оставил Никомеда — он скрылся в темноте, и из темноты слова доходили шелестом.
Кому нужно меня убрать с Клятой шахты? — быстро спросил Павел, — Кому и зачем нужно, чтобы я убрался из Новокаменска?! — крикнул он, сам не понимая, почему так внезапно, так бесспорно сложился этот вопрос.
— Что вы, голубчик! — удивился Никомед Иванович. — Что это придумали!
— Сами пришли или вас прислали уговорить меня?
— В чем уговорить-то, дорогой?
— Бросить дело, перестать рваться в Клятую шахту…
— О каком это деле вы говорите, Павел Петрович! Больны вы еще, голубчик. К вам со всей душой, а вы вот как щетинитесь. Не по положению вашему, кажись. На шахту вам не вернуться, сами понимаете.
Кто меня с Клятой шахты выживает? Кто мне вместо честного труда «малость» отступного предлагает — вы лично или другой? Кто он? Кто был за белой дверью в вашем доме? Почему молчите? Отвечайте!
Он вскочил, не сразу нашарил аккумуляторный фонарик, нажал включатель.
Белый резкий свет залил избу.
Прислонившись к косяку, стоял бледный Никита Федорович; из-за его плеча на Павла глядел Федосеев.
3
— С кем воюете?
С этими словами Никита Федорович вошел в избу, поставил чемодан, грузно опустился на табуретку.
Вошел вслед за ним и Федосеев, пожал руку Павлу и, окинув взглядом избу, присел на лавке.
С порога Павел крикнул в ночь:
— Никомед Иванович!
На другом берегу реки в бледном лунном свете как будто мелькнула неясная тень и скрылась в лесу.
— Гости у вас были? — спросил Федосеев.
— Гость был. Спугнули вы его или он сам решил разговор кончить…
— Мне показалось, что двое от вас один за другим через речку прошли.
— Не знаю…
— Как здоровье? — спросил Федосеев. — Вот вздумалось Никите вас навестить. Я его одного не отпустил. — Он многозначительно показал глазами на Самотесова, который сидел, навалившись на стол и низко склонив голову.
— Брось, Тихон! — медленно и невнятно произнес Самотесов. — Ты будь спокоен. Твое дело свидетельское, молчи знай… Вы присядьте, Павел Петрович… Он за свидетеля у нас будет, а мы с вами толковать станем… по серьезному поводу.