Зелёная кобыла(Роман)
Шрифт:
Аделаида, удивленная, повернула к нему свое худое, усталое лицо, осветившееся улыбкой. Казалось, что еще больше, чем жена, удивился он сам, словно никак не ожидал увидеть это так хорошо знакомое лицо. Он пробормотал какие-то невнятные слова, и получил нежный ответ Аделаиды. Все еще смущаясь, он поколебался немного, а потом схватил ее обеими руками. И тут же понял, что загорелся от призрачного видения — от него в объятиях под плотной тканью остались лишь две изможденные ягодицы с весьма жалкими формами. Тогда, отступая, он сделал шаг в сторону окна и,
— Начинаешь всегда воображать себе неведомо что.
Аделаиде, тоже разочарованной, не хотелось выглядеть потерпевшей поражение, и она попыталась возродить прелести, растаявшие в руках ее супруга.
Танец юбки с паузами, замедлениями и вздрагиваниями возобновился. Одуэн раздраженно приоткрыл ставни. Солнечная лента влетела в кухню и расцветила золотом складки черной юбки. Он засмеялся и снова прикрыл ставни. Жена, почувствовав себя униженной, спросила его пронзительным голосом:
— Что тебя сейчас забрало? Чего ты хотел?
— Я и сам себя спрашиваю, — ответил он с легким оттенком обиды в голосе.
Аделаида, раздосадованная, поднялась с пола и приблизилась к нему, стоящему в проеме окна.
— А! Ты сам себя спрашиваешь?
— Да нет, я ничего не спрашиваю.
— А я сейчас тебе скажу…
— Ладно, у меня нет времени слушать тебя…
— Женщины тебе нужны, вот что…
— Ну вот, начинаешь придумывать.
— Да, причем толстые, пышущие, так ведь?
Она схватила его за плечи, он встрепенулся и ответил нетерпеливо:
— Почему толстые? Обхожусь тем, что имею…
— Но все-таки предпочел бы толстых, и вот тебе доказательство!
— Оставь меня в покое со своими доказательствами. Я все делаю тогда, когда нужно делать, вот и все. Это только богачи занимаются любовью среди бела дня.
— Что ж, мне не так повезло, как многим другим женщинам.
— Тебе бы только все жаловаться да жаловаться.
— Конечно, легко иметь все что нужно за пазухой, когда ты при ветеринаре, который зарабатывает столько, что можешь совершенно ничего не делать, да при этом брошек хоть на спину вешай, и шляпок, и ботиночек!
— Ну не от этого же ты вдруг расцветешь, — заметил Оноре. — Не пойдешь же ты вся разодетая в шелка…
— В шелка? — усмехнулась Аделаида. — Вот уж что мне никак не грозит. С человеком, который не сумел справиться с ремеслом барышника, хотя бы сохранить оставленный ему отцом дом, было бы глупо мечтать о шелках… Если твой брат выгонит нас из дому, то самое большее, на что можно рассчитывать, — это подохнуть в какой-нибудь канаве…
— В солнечную погоду это нисколько не хуже, чем подохнуть в постели.
— Конечно, тебе все нипочем, лишь бы я отправилась на тот свет первой.
— Ну вот!
— Ты только того и ждешь…
— Могу пообещать, что закрою тебе глаза, а потом хорошенько подвяжу тебе подбородок, чтобы ты уж наверняка закрыла свой рот!
— Оноре, скажи мне…
— Чтобы лежала и не дергалась!
— Скажи, твоя золовка…
Но Оноре
— Оноре, ты забыл шляпу. Забыть в такую жару шляпу…
В ее срывающемся от бега голосе прозвучало нечто вроде нежной заботы.
— И в самом деле, — сказал Одуэн, останавливаясь, — забыл шляпу.
— Ты даже не вспомнил о своей шляпе. Даже и не вспомнил о ней.
Он взглянул на ее лицо, лицо уже старой женщины, костистое и морщинистое, на ее серые, дрожащие от волнения губы, на ее черные глаза с блеснувшими в них слезами. Растроганный и охваченный угрызениями совести, взглянул он и на благопристойные складки черной юбки, породившей видение в глубине кухни, тоска по которому все еще сохранялась у него в теле.
— Да, положишь вот так шляпу куда-нибудь, — сказал он тихо, — а потом уже и не думаешь о ней.
— Сейчас-то в кухне, — сказала она. — Это все потому, что там было темно. Потому что было как ночью. Как стемнеет, так уже и не видишь, что делаешь. Потому-то все…
Оноре улыбнулся жене и дотронулся до ее руки краем своей шляпы.
— Конечно, — сказал он, удаляясь. — Как стемнеет.
Стоя посреди двора, она проследила за ним глазами, увидела, как он пересек дорогу, и вздохнула:
— Такой красивый мужчина; ни за что не поверишь, что ему уже сорок пять. А ведь некоторых его ровесников можно принять за настоящих стариков.
Едва успев наточить косу, Оноре услышал звук приближающейся коляски, и из-за поворота, в двухстах метрах от Горелого Поля, показался кабриолет его брата Фердинана. Ветеринар погонял свою лошадь, и она бежала крупной рысью. Бросив косу, Оноре подошел к обочине дороги и проворчал:
— Так гнать животное по жаре. На что это похоже?
Он увидел, как Фердинан помахал шляпой группе жнецов, и понял, что рысь эта была парадной, потому что в своих действиях ветеринар, как человек разумный, руководствовался всегда разумом, но никак не капризами. Оноре, большой специалист по лошадям, рассматривал приближающееся животное рыже-коричневой масти, как ему показалось, несколько тяжеловатое.
«Хоть Фердинан и ветеринар, — подумал он с удовлетворением, — а все равно он никогда не поймет, что такое красивый конь. Это, конечно, лошадь крепкая, но вовсе не тот рысак, что нужен был бы для кабриолета. И к тому же, что это еще за живот такой свисает у нее между передними ногами?..»
Когда упряжка остановилась, он спросил с некоторым беспокойством, так как в будни ветеринар приезжал в Клакбю редко:
— Что-нибудь случилось?
— Ровным счетом ничего, — ответил Фердинан, сходя с коляски. — Меня здесь поблизости позвали, и я завернул поприветствовать вас. К тому же завтра мы приехать не сможем. Придется отложить до следующего воскресенья.