Зелёная кобыла(Роман)

Эме Марсель

Оноре тоже шагнул вперед и опустил подкованный железом башмак на его голую ногу, не нажимая всем весом тела, а просто для того, чтобы Ноэль осознал свое зависимое положение. Юноша отступил, опасаясь за свою незащищенную ступню. Одуэн ударил его коленкой и обоими кулаками, но не очень сильно. Ноэль не пытался дать сдачи: он присел и попробовал весь спрятаться в рубашку, словно тонкая ткань могла сколько-нибудь защитить его; еще один чуть более точный удар оглушил его и свалил на пол. Расправа оказалась столь стремительной, что стоявшая за створкой шкафа Анаис ничего не заметила. Зеф смотрел на драку, полностью отдавая себе отчет в происходящем, но не пытаясь вмешаться. В этот момент он еще мог добежать до двери и позвать на помощь, но угроза пробудила в нем, в самой глубине его животного естества, что-то вроде рыцарского чувства: он соглашался на то, чтобы все происходило согласно определенным правилам. К тому же ему не давала встать со стула внезапно навалившаяся на него неодолимая лень, а еще — ожидание своеобразного блаженства, которое должно было наступить после поражения. Когда Одуэн повернулся к нему лицом, он все-таки встал, втянул голову в плечи и принял оборонительную стойку борца. Немного пониже ростом, чем его противник, он был кряжист и ловок и мог бы вполне постоять за себя. Однако, лишенный наступательной воли, он только делал вид, что защищается. Одуэн ощутил это настолько явственно, что у него пропало желание его бить. Задумка Оноре состояла в том, чтобы накрыть Зефа в шкафу. Он ловко обхватил его сзади, и прижал руки к туловищу. Только тогда Зеф попытался сопротивляться и, пока Оноре нес его в глубь кухни, высвободил правую руку. Анаис не смела ни действовать, ни протестовать и казалась озабоченной прежде всего тем, чтобы ее не увидели в панталонах. Одуэн тихо сказал ей:

— Анаис, открой-ка мне вторую створку.

Она колебалась, ожидая, что Зеф запретит ей делать это, но тот только отбивался и ничего не говорил.

— Ну что же ты, — сказал Оноре, — открывай быстрее.

Она прошла у него за спиной, чтобы тот не увидел ее, и, сняв крючок, который держал дверцу изнутри, вернулась в свой угол с теми же предосторожностями. С двумя распахнутыми створками шкаф выглядел таким большим, что там, казалось, поместился бы целый бык; однако Зеф, зацепившись ногами за нижний выступ, успешно сопротивлялся натиску Одуэна. Тогда резко отступив назад, Одуэн лишил его опоры и сумел бросить плашмя на лежавшие внизу шифоньера свертки тряпья. Закрыв дверцы на ключ, он вернулся к Ноэлю, который уже начал приходить в себя. Одуэн знал, что ему делать; он размышлял над этим с самого утра, а то и добрых пятнадцать лет. Он взял его на руки и сказал Анаис:

— Это пустяки, видишь, он уже шевелится. Мы его сейчас положим под кровать.

Анаис тихонько хныкала.

— Пусть поспит, — сказал Одуэн, — не беспокой его.

Он затолкнул Ноэля достаточно далеко под кровать и даже сумел забаррикадировать его там с помощью скамейки и подушек. Закончив эту работу, он присел на край стола и улыбнулся Анаис, застывшей в углу рядом со шкафом.

— У тебя такие красивые руки, — сказал он.

Она подняла на него светлые глаза блондинки, и на ее тяжелом лице появилась укоризненная улыбка.

— Так все же нехорошо поступать, Оноре.

— Мне всегда хотелось сказать тебе, Анаис, что ты красивая. Но сама понимаешь, все как-то смелости не хватало.

Она собралась было тоже что-то сказать ему, но вспомнила, что ее могут услышать Зеф и сын. На ее лице появилась еще более нежная улыбка.

— И вот теперь, Анаис, я все-таки решился; решился потому, что сердце мое совсем исстрадалось.

Она ответила так тихо, что он не услышал, а только угадал по движению ее губ:

— Ах! Умеешь ты красиво говорить…

Одуэн с нежностью смотрел на округлые, тяжелые формы, которые должны были вот-вот наполнить его мужские объятия: большая, хорошо затянутая корсетом грудь, живот, сильно выступающий вперед из натянутых на бедрах панталон, крепкие, сильные ноги, заполняющие черные хлопчатобумажные чулки. Ему нравилась эта обильная зрелость Анаис; она казалась ему более красивой, чем Маргарита.

Он говорил ей о любви, а Анаис отвечала ему нежным молчанием. Однако какое-то стеснение между ними все еще оставалось. Оноре не чувствовал в себе того рвения, на которое надеялся, и начал беспокоиться, даже сердиться на самого себя. Не развлекаться же он сюда пришел. Оноре шагнул вперед. Он казался себе неловким и неуверенным. Анаис боязливо подалась назад, забилась в угол рядом со шкафом, опустив руки вдоль тела и сложив ладони стрелкой между ляжками. Тогда он улыбнулся и прошептал:

— Подожди, я сейчас закрою ставни.

В темноте Анаис перестала отстраняться и, когда он прижал ее к себе, опустила голову ему на плечо. Он отнес ее на высокую, устланную перинами постель. Их нежным стонам вторили другие стоны, приглушенные, полные сладостной кротости. Доносясь из шкафа и из-под кровати, они, казалось, исходили из всех углов кухни, и всякий раз, как Одуэн принимался ласкать Анаис, весь дом Малоре пронизывал жалобный ропот.

А в это время Аделаида и ее дети, прильнув к закрытым ставням, внимательно прислушивались к этому мощному напеву удовольствия, который навевал на них приятную слабость. А там, где начиналась яблоневая аллея, понуро стоял обуреваемый сомнениями ветеринар, не решаясь подойти ближе из страха, что ему сейчас сообщат о какой-нибудь катастрофе. Когда его брат вышел из дома, Фердинан наметил нежное лицо Анаис и одновременно — ее отделанные фестончиками панталоны и черные хлопчатобумажные чулки, перетянутые выше колена голубыми подвязками. От такого зрелища глаза его выскочили из орбит фута этак на полтора, однако потом все же вернулись на место. Напуганный таким оборотом дел, тем, что увидел вдруг в столь привлекательном виде, в панталонах с фестончиками, самого дьявола, он побледнел с одной стороны и одновременно покраснел — с другой.

Оноре молча и степенно шагал в окружении своей семьи. Жюльетта опиралась на его руку, а впереди, пятясь задом, чтобы было сподручнее восхищаться им, шли Алексис, Гюстав и Клотильда. Аделаида украдкой поглядывала на него, уже раздраженная его молчанием, которое казалось ей наполненным воспоминаниями. Улучив момент, когда он делал глубокий вдох, она бросила ему язвительно:

— Я смотрю, ты очень торопился туда пойти, а там явно вошел во вкус.

— Так уж надо было.

— Так уж надо было! Ишь как он говорит. И это отец пятерых детей!

Ветеринар семенил вокруг семьи, стараясь пристроиться так, чтобы можно было удобнее задавать брату вопросы.

— Эх, все-таки ты сделал это, не подумав… к чему приведет это… в общем… это… а если еще Вальтье узнает… Боже мой!

Когда они дошли до середины яблоневой аллеи, на дороге показался Деода. Почтальон торопился и поэтому только крикнул им издалека, не останавливаясь:

— Он умер!

Семья загудела от любопытства и тревоги. Женщины перекрестились.

— Это Филибер Меслон скончался, — объяснил Оноре. — Хороший человек этот бедняга Филибер и хороший республиканец; умел слово держать. Уж если что-нибудь обещал, то можно было на него положиться.

— Значит, тогда, — пролепетал Фердинан, — в том, что касается мэрии… можно было бы обсудить…

— Что касается мэрии, — заявил Оноре, — то мэром будет Бертье, или Коранпо, или Русселье. Вот и все.

Фердинан опустил голову, окончательно проглатывая имя Зефа Малоре. Они дошли до конца яблоневой аллеи. Прежде чем выйти на дорогу, Оноре остановился, и все тоже остановились и окружили его. Он вытащил из кармана письмо, слегка помятое, потому что оно пролежало там три дня, развернул его на глазах у ветеринара, отупевшего от уважения к брату. Потом громким голосом прочитал:

— «Мой дорогой Оноре. В начале недели у вороного случились колики…»