Зелёная кобыла(Роман)
Шрифт:
Меслоны, Коранпо и Бертье подталкивали друг друга локтями, уже расплываясь в широких, шире усов, улыбках. Жар прилил к щекам Зефа.
— Ладно, я просто не хочу ничего отвечать, а то и многое мог бы порассказать. Я знаю некоторые вещи, которых люди не знают…
Жюльетта, стоявшая рядом с матерью, испугалась угроз Зефа и тихонько шепнула:
— Мам, не заводите его. Не забывайте, что письмо находится все-таки у них.
Аделаида достаточно хорошо помнила этот довод, по, подталкиваемая гневным голосом старого Жюля Одуэна, уже просто не могла молчать.
— Не существует такого письма, которое пометало бы мне сказать вслух про то, что известно всей округе, про то, что было между Тиной и ее отцом, про пакостные манеры всей этой семьи. Маргарита тоже свое получила…
Анаис расплакалась, а Зеф запротестовал бесцветным голосом:
— Неправда. Это все выдумки. Ложь, которую. про нас сочиняют.
Он весь сразу осел и оперся на своих сыновей. Зеф прекрасно знал, что нездоровые обычаи его семьи известны всей деревне, но поскольку об этом говорили очень тихо и не при нем, то никакого неудобства он от этого не испытывал. История, которую рассказывают тайком, — это не больше чем легенда, а расхожее мнение — это все равно что ветер. А тут люди, слушавшие Аделаиду, вдруг с ужасом увидели какой, оказывается, позорный у Малоре грех. Однако многие из них чувствовали себя неуютно и в глубине души осуждали ее бестактность. До чего можно дойти, если уж и согрешить невозможно, чтобы тебя не обвинили перед всем народом? Кюре, беседовавший в одном из уголков кладбища, приблизился к ристалищу и услышал последние фразы перепалки. Он тоже не любил чрезмерного рвения в поисках истины, стараясь прежде выяснить, насколько она уместна, ибо даже самому Господу Богу порой бывает выгодно чего-то не замечать; ну а Малоре, считал он, вполне могли, почти не впадая в грех; отдавать дочерям то, что принадлежало их женам. Кюре вошел в круг и, по своему обычаю, энергично вмешался в разговор:
— Так расшуметься на месте вечного упокоения! Сразу после мессы! Какой стыд! Как вы, Аделаида Одуэн, в кругу ваших детей…
— Но, господин кюре, поговорите и с Зефом, спросите его, кто начал первый…
— Я? Я даже и отвечать-то не хотел, а то, что я много знаю, так это не моя вина.
— Ты только ложь свою знаешь! И потом, когда имеешь такую дочку, как твоя…
— Замолчите же вы, — сердитым голосом закричал кюре, — стыдно вам должно быть, вам в первую очередь.
— Да, господин кюре, стыд — это для меня! А похвала, деньги и цветастые переднички — это все для ловкачки, которая животом зарабатывает себе на жизнь в Париже, после того как блудила здесь со своим отцом! Ишь, ей и деньжата, и переднички! Пожалуйста! Задрала юбку, и вот тебе денежки! Задрала еще раз — вот тебе опять! Средство известное — папашка урок хороший преподал…
Аделаида разошлась, она стряхивала с себя нависших на ней Жюльетту и тетку Элен. Кюре почувствовал, что она способна зайти очень далеко; он даже немного восхитился ее силой и обратил на Малоре суровый взор. Он сделал знак Зефу и его сыновьим, чтобы те уходили. Дрожавшие от стыда и страха, Малоре даже не ощущали в себе никакого гнева. Зеф, внимая священнику, простонал тоненьким голоском:
— Я просто не знаю… не знаю, как это могло получиться…
— Вы осел, — ответил кюре донесшимся до зрителей сухим голосом. — Ваши дела меня совершенно не интересуют.
Алексис отделился от группы Одуэнов и, подойди к Тентену Малоре, замыкавшему колонну, дал ему пинка. Тентен не протестовал; он только сделал маленький прыжок, прижавший его к сутане священника, и стряхнул со своих воскресных штанов отпечатавшееся на них в форме ботинка пыльное пятне. Этот эпизод несколько умерил пыл Аделаиды, ее саркастические замечания стали звучать все реже и рейсе, до тех пор пока Зеф со своими домочадцами не вышел за ворота кладбища.
К тому времени, когда обычно заканчивается месса, Оноре и Фердинан вышли на дорогу и пошли навстречу своим семьям. Ветеринар то и дело выражал свою радость по поводу отъезда Маргариты Малоре:
— Я оказался в деликатном положении из-за Вальтье. Эти мои визиты к Зефу были мне неприятны, а с другой стороны, не мог же я не ходить. Так что в доволен.
— Ну и ладно, тем лучше, — тихо ответил Оноре, — тем лучше.
— Ты говоришь «тем лучше», а у самого по-прежнему такой вид…
— У меня? Я доволен так же, как и ты. Пока она была здесь, трудно было понять, что к чему.
— Особенно если учесть, что эта девчонка все-таки, я бы сказал, с заскоками. Я уверен, что того маленького инцидента, который случился в четверг, не было бы, если бы не Маргарита. Прежде всего потому, что у Жюльетты не было бы основания идти к Малоре. Да и у Зефа тоже никогда бы и мысли не возникало приставать к нашей бедной Жюльетте, если бы его не подстегивало присутствие его дочери. Маргарита, наверное, пошутила как-нибудь слишком вольно. А Ноэль, он был дома… в общем, ты же ведь сам знаешь, какие они, эти молодые люди. Поэтому не надо принимать всю эту историю всерьез, как это делает Аделаида.
Оноре покачал головой и снисходительно улыбался. Когда они дошли до середины поля, на пересечении дорог им встретилась семья Бертье.
— Вы опоздали на такую прекрасную перепалку! — крикнул им Кловис Бертье. — Но Аделаида потрудилась там и за вас двоих, так что Малоре свое получили!
Ветеринар потер переносицу и посмотрел на брата.
— Что там такое могло случиться, а? Что там произошло? Скажи…
— А мне-то откуда знать? Меня же там не было.
Они встретили Русселье, Рюжаров, Бефов, Труске, которые, проходя мимо, бросали:
— Минуту назад такой там шурум-бурум разыгрался.
— Вы самую малость опоздали.
— Неплохо они сейчас поговорили.
— Ну, по правде сказать, еще та была сейчас заваруха.
— Эх, как там Аделаида рассерчала, не хуже любого мужика…
Оноре вел себя весьма достойно, улыбался, по пути приветствовал знакомых и не давал брату нарушить ритм прогулочного шага. Если кто-нибудь о чем-то его спрашивал, он отвечал: «Да, говорят» или «Похоже на то». А вот Фердинан, тот проявлял нервозность, краснел, теребил брата, вертел головой направо, налево, потом поворачивал ее опять направо, при этом не возвращая в исходное положение, отчего адамово яблоко оказывалось у него за спиной, шея перекручивалась на два оборота то в одну, то в другую сторону, и Оноре неоднократно приходилось ее выправлять. После встречи с Русселье Фердинан, почувствовав, что вот так, походя, перекинуться словечком со всей вереницей возвращающихся с мессы людей было свыше его сил, развернулся и пошел обратно, мучаясь от самых различных предположений и изводя брата расспросами:
— А вдруг Зеф заговорил о пруссаке, и не было ли при нем письма, и не подрались ли женщины, и что будет, если узнает Вальтье…
Когда они вернулись домой, Оноре спрятался в тень, а ветеринар задержался посреди двора и, вытянув шею до самой дороги, стал дожидаться возвращения женщин. Первыми, опередив всех на сто метров, прибежали Гюстав и Клотильда.
— Ну и обругали же мы их, — крикнул Гюстав, — высказали им все как есть!
— И про то, что Зеф с Маргаритой, как вы знаете, — добавила Клотильда.
Ветеринар мгновенно похудел на целый фунт.
— А Алексис, вы знаете, папа, как даст им ногой под зад!
— Нет, — сказала Клотильда, — это я дала им пинка!
— Неправда, это Алексис!
— Нет я, и вот доказательство.
— Какое доказательство?
— А вот такое.
Пока они ссорились, подошла основная часть семьи.
— Что случилось? — прохрипел Фердинан.
— Зайдите сначала в дом, — предложил Оноре, — в то вы шли по такой жаре.
Потом, когда они вошли в кухню, он спросил: