Зелёная кровь
Шрифт:
Социолог, пожалуй, вывел бы некую закономерность, избирательность этой всемирной косы - но закономерность не была абсолютной. Маргиналы и бродяги, наркоманы и пропойцы, носители наследственных болезней и люди с психическими вывихами ушли первыми, да. Но вместе с ними исчезли политики и военные, шоумены и большая часть имевших отношение к средствам массовой информации. Совершенно в одно и то же время.
Напасть предпочитала взрослых детям - но не всегда. Она пощадила многих членов Лиги - но далеко не всех. Агрессивные уходили быстрее рассудительных, и почти весь криминальный мир, обитатели колоний и тюрем, городское дно, канули в первые дни - но кое-кто из "рыцарей большой дороги" вдруг обнаружил себя уцелевшим, а жандармерия и тюремная
Только одна, чрезвычайно немногочисленная человеческая категория уцелела фактически в полном составе.
Хозяева.
Будто естественный отбор или рука судьбы заботились о безопасности жизни на планете, сберегая ростки новой человеческой породы. Именно из-за этой избирательности смерти оставшиеся в живых люди не обнаружили себя в кровавом хаосе рухнувшей цивилизации: от государственного аппарата осталась его самая надежная и самая некарающая из всех система - Лига.
Именно Лига в те первые недели быстро пресекла панику и отменила все попытки жесткого контроля со стороны остатков военной и полицейской машины. А потом стало нечего пресекать за исчезновением оной. В руках Лиги осталась единственная власть, которая казалась реально необходимой в ту зиму, очень снежную, очень холодную и очень трагическую: Лига располагала психологами и врачами, специалистами по чрезвычайным ситуациям и спасателями. Естественный отбор оставил значительно больше профессиональных спасателей, чем профессиональных убийц.
Потому что СБ в основном разделила судьбу всех, носивших оружие и пользовавшихся им против себе подобных. И никому не было ни могил, ни памятников, ни надгробных речей - прах отошел к праху, плоть стала землей, и снег укрыл землю своим вечным саваном, одинаковым для умерших растений и умерших людей.
А метель свободно несла свои белые перья вдоль опустевших автострад, и ветер выл и свистел на безлюдных улицах больших городов, как хотел. Людям почему-то казалось, что в поселках и пригородах безопаснее, чем в мегаполисах - может, инстинкт вел их ближе к лесу - уцелевшие, организованные Лигой, устраивались небольшими группами, общающимися по радио и через Всемирную Сеть. Кое-что из человеческой техники странным образом отказало в тот, первый день, еще до дождя - но это отказавшее не принадлежало к средствам связи.
Один из микробиологов Лиги, занимаясь исследованиями той зимой, открыл удивительных существ, питающихся радиоактивными отходами... Впрочем, Бруно изложил на сей счет собственную теорию: это открытие не могло произойти раньше, потому что раньше этих бактерий просто не существовало на свете, как и тех, кто теперь превращал в землю полиэтилен и сложные неорганические соединения, тысячами тонн валяющиеся на свалках всего мира...
Всю долгую зиму уцелевшие ждали, когда кончится эта странная напасть - или иссякнет сосуд гнева неведомых богов. Эксперты Лиги пытались вести статистику парадоксальных смертей. Иногда людям казалось, что карающая десница, наконец, устала - неделю, две, три не отмечалось исчезновений... но внезапно кто-то снова рассыпался мокрым прахом на глазах у уставших и отчаявшихся, бессильных предсказать и не знающих, что делать - и снова приходила давящая тоска ожидания.
Своего конца ждали. Или конца человеческой расы. Ужас был слишком силен, а в выборе этого разящего меча природа проявила какую-то зловещую символичность...
Но в начале апреля даже северянам стало ясно, что зима пришла к повороту. К середине весны тучи рассеялись, и пришло солнце, а вместе с солнцем на севере началось то, что уже волновало южан... продолжение этого затянувшегося на полгода Судного Дня.
Мир зацветал.
Первые ростки появились, едва наметились первые проталины - а потом новый лес рванулся к жизни с такой силой, будто позаимствовал ее у жизней, смешанных с землей. Люди, убившие любовь, люди, изнасиловавшие творчество, люди, растоптавшие разум вместе с верой, теперь, сами мертвые, похоже, воскрешали свое созидающее начало в зеленых стрелах, пробивающих асфальт, в побегах, зелеными венами оплетающих мертвый бетон. Деревья росли на городских улицах, как трава. Мачты освещения и линии электропередач оплели вьюнки и повилика - но ток высокого напряжения проходил в метре от гроздьев белых цветов, таких безмятежных, будто им ничего не грозило. Брошенные дома походили на горы, поросшие кустарником и цветущими травами; мох и папоротники поселились в тени супермаркетов, автомобили насквозь прорастали юные ели, ломая своими острыми вершинками крошащийся проржавевший металл. Но и это были еще цветочки.
Первыми пришли самые любопытные. Полевки осваивали бесхозную канализационную систему - и городским крысам пришлось потесниться, потому что за полевками пришли лисы. Белки так легко обжились в выемках обвитых плющом рекламных щитов, будто не было для них мест роднее. На заросшей кипреем поляне, когда-то бывшей площадью, мощеной брусчаткой, паслись олени - не зная, что под ней, в сотнях метров под землей, лежит в контейнерах из разваливающегося в прах свинца то, что когда-то было неотразимо смертоносным...
И города населялись сущностями сумеречной природы - маленькими хранителями леса. Большие хранители выполнили свою миссию и удалились в свою вечную тень, давая миру еще один шанс...
Тео возвращался домой, когда солнце уже перевалило за полдень.
Лес был ярок и свеж, зелень начала июня еще не успела выцвести и огрубеть, и желтые весенние цветы сияли в молодой траве. Гарик сновал между деревьями, восторженно ахая - он никак не не мог привыкнуть к лесу, разнообразию его запахов, звуков и форм. Он шалел от леса, носился, совался в болотину, раскапывал ямки между корнями деревьев и не переставал восхищаться, приглашая Рамона разделить это восхищение.
А Рамону, пребывавшему в лирическом настроении не хотелось играть. Он неторопливо трусил у ноги Тео, размышляя о Локкере, о близнецах Локкера, с которыми сегодня увиделся впервые, и о странных превратностях жизни. Лосиное Стадо сегодня распалось; Ирис с лосятами пошла на юг, туда, где широкие поляны заросли кипреем, и по берегам реки растет ивняк, а Локкер отправился странствовать на север, к берегу холодного моря, которое последний раз видел в далеком детстве. Лоси попрощались с Тео до осени, пообещали быть у Соленых Скал к первым холодам, они были взволнованы и печальны. Локкер на прощанье наклонился к Рамону и дал понюхать себя в нос, в свой замечательный нос, от которого пахнет теплым чистым зверем и вениками... Рамон тоже был взволнован и печален. Ему было нелегко смириться с лосиной повадкой надолго расставаться - и хотелось прижиматься к ногам своего друга Тео, чтобы почувствовать себя не одиноким.
Тео гладил его по здоровому плечу и думал, как редко теперь звери меняют форму - уже не для людей, а только по нечастой необходимости пообщаться с существом другого вида или из чужой Стаи. Для большинства людей после... гм... Светопредставления... направленные мысли зверя не менее понятны, чем слова - и как-то даже странно, что когда-то все было иначе. В мире Леса все так просто и ясно: друзья и враги, любовь, бои и голод, товарищество и дороги... хочется надеяться, что человеческое общество идет к тому же - чутье и Закон Стаи вместо принуждения и насилия. Мы, homo sapiens, стайные животные, в конце концов...
Шоссе делило надвое целое море высокой травы. От запаха хмеля даже голова кружилась. В траве бродил Дэраш Третий, неподалеку паслись козы. Лилия возилась около этюдника, который раз пытаясь нарисовать коня как следует. Крыша дома Хольвина, поросшая между черепицами седым лишайником, свисающим живописными нитями, возвышалась над зазеленевшей стеной живописно, как на картинке в детской книжке. На стене сидел Роули, который не ушел в лес следом за другими рысями. Если Мэллу и Манефа навещали жилище Хольвина только изредка, то Роули из-за увечья и неуверенности в себе жил тут постоянно.