Зелёная кровь

Далин Макс Андреевич

– Я вернусь потом, - сказал Тео.

Его голос прозвучал в предгрозовой тишине неестественно громко.

У ворот горели фонари, и фары роскошного внедорожника "Король Охоты", стоящего рядом с будкой охраны, светили ярким прожекторным светом. В этом свете Тео отчетливо увидел и разбитую машину приюта, и растерянного Феликса, смолящего сигарету, и Сапфира у его ног, и бледную Жасмин на заднем сиденье машины, с забинтованным Рамоном на коленях. И большие странные лужи какой-то черной жижи на белых плитах у въезда на базу.

Он как будто ожидал

увидеть трупы, но в поле зрения трупы не валялись. К нему, заметно хромая, подошел Сапфир и ткнулся лбом в ладонь. Рамон увидел Тео и слабо завилял хвостом.

– А где все?
– глуповато спросил Тео.

– А все здесь, - сказала Жасмин. Ее лицо, белое, как гипсовая маска, казалось почти спокойным.

– Я имею в виду персонал этой поганой базы, - сказал Тео, присел рядом с Рамоном, погладил его морду, дал понюхать руки; между пальцами всунулся нос пса, непривычно сухой и горячий. Лось застыл рядом с машиной, как часовой.

– И они здесь, - сказала Жасмин.
– Вокруг.

– Вон они, господин капитан, - сказал Феликс, бросил окурок и махнул рукой.
– Лужи-то, а?

И Тео с безмятежностью запредельного ужаса позволил себе понять, что видит в ближайшей луже погруженную в грязь щегольскую кожаную куртку, а один из странных холмиков в черной жиже опознается, как модная туфля с острым носком. Но не только остатков плоти - даже костей и волос нельзя было различить.

– Мертвяки?
– спросил он, уверенный, что знает ответ.
– Мы что, ошиблись, и они все были - мертвяки?

– И мертвяки тоже, - сказал Феликс и потер нос.
– Тут уж, видать, и мертвяки пошли, и бывшие живые, понимаете? Все подряд. Просто потекли, потекли - и все.

– Сейчас дождь пойдет, - сказала Жасмин.
– Капнуло.

И все, даже лось, посмотрели на светлую плитку двора с темным пятнышком, оставленном каплей. Рядом упала другая, третья - капли были тяжелы и велики, как капли крови.

– Второй всемирный потоп начинается, не иначе, - пробормотал Феликс и принялся нервно щелкать зажигалкой.

Тут же над головами безумной команды треснуло небо, трещина осветилась пронзительно лиловым - и грянул гром, почти одновременно со сполохом молнии. Капли падали все чаще, шурша и стуча по плитке, автомобилям, фирменной декоративной черепице, листьям - и уже через пару минут пал с неба ливень.

– Мы сейчас тоже умрем, - сказал Тео.
– Мы сейчас растворимся. Или рассыплемся, как песок. Как земля. Хольвин бы сказал, что это будет правильно.

Феликс поежился, но шагу не сделал к навесу. Его челка прилипла ко лбу, сигарета намокла; он взглянул на нее и отбросил в сторону. Жасмин встала и протянула пригоршни под дождь. Тео дернулся, хотел отдернуть ее от струй дождя, как от потока кислоты - но дождь был просто дождем, он пах водой, плескал об ее ладони... Тео устыдился, смутился и отступил на шаг.

Жасмин вытерла руки об мокрые штаны и тронула Тео за плечо:

– Может, и так. Но в этом случае аскеза теряет смысл. Ты мне тоже нравишься, Тео. Более того, я тебе доверяю.

Тео обнял ее, чувствуя сквозь душевную боль странную умиротворенность, и Жасмин легла щекой на его мокрую форменную куртку. Крупные капли текли по ее лицу, как слезы.

– Медведь умер, - сказал

Тео не к месту.

– Я знаю, - отозвалась Жасмин глухо.
– Зеленый... наш общий... хранитель... не знаю... творец, быть может... наконец утишит боль несчастному миру... и мне бы тоже. Так больно, Тео. Так долго, так больно - за всех, убитых просто так... за все, убитое просто так... из жадности, из глупости, из подлости...

Тео коснулся губами ее волос, пахнущих лесом и дождем, и Жасмин всхлипнула и прижалась плотнее. Сапфир рядом шумно встряхнулся и снова встряхнулся.

Дождь, между тем, лил, как из ведра - и из его завесы вышли грациозные силуэты маленьких оленей, медленно, тревожно озираясь. На несколько мгновений они замерли, присматриваясь и прядая ушами, и вдруг унеслись в темень и дождь, грохнув копытами по плитам и асфальту - к своему лесу, к родному грозному лесу.

А мокрый лось стоял и смотрел, как черная жижа, смешиваясь с дождевой водой, впитывается в землю между плитами, и его друг пес, тяжело дышащий от жгучей давящей боли, пытался остудить свой горящий нос под холодными каплями...

Эпилог.

Дождь шел ужасно долго. Ливень превращался в медленную морось, в водяную пыль, морось - снова в ливень, так прошло слишком много дней. Небо было серо и тяжело; мир то ли оплакивал людей, то ли смывал с себя следы древней въевшейся грязи.

Кажется, в первую неделю еще пытались назвать происходящее "эпидемией" - но слово совершенно не подходило к событиям. Во всяком случае, вряд ли разумно было искать следы каких-то болезнетворных микроорганизмов в том, что оставалось от тех, кто исчез в те дни.

Вернее, микроорганизмов хватало. В опубликованных отчетах перечислялись представители микрофлоры. По большей части они имели весьма отдаленное отношение к человеческим болезням. А то, что оставалось, имело такое же отдаленное отношение к трупу человека. Странный процесс в считанные мгновения превращал тело в перегной, просто в землю, в настоящую, более или менее плодородную почву. Стремительный распад поддерживали те, кто уже тысячи лет поддерживал в мире этот процесс. Но самое дикое в исследованиях заключалось в том, что и работники закрытых "почтовых ящиков", и члены Лиги Посредников совершенно отчетливо ощущали чудовищную естественность происходящего.

Закономерность.

Этого, конечно, никто не публиковал.

Началось по всему миру сразу, с разницей во времени, исчисляемой часами, если не минутами. Можно допустить, что в первые сутки событие произошло с мертвяками - но сложно утверждать наверняка. В первую неделю...

Сложно подсчитать точно, скольких потеряла в первую неделю человеческая цивилизация - или популяция, сказал бы Хольвин. Весы жестокой справедливости мира качнулись перед тем, как восстановить равновесие. Дождь лил, смешивая прах, превращенный в землю, с самой землей - потом выпал снег и на этом окончились похороны прежней жизни с ее привычным комфортом и ее будничным злом. От этой беды никому не удалось спрятаться или откупиться. Под открытым небом или в герметично закрытом бункере - смерть отмечала неотвратимо и безжалостно.