Зелёная миля
Шрифт:
— Перси, лазарет переезжает.
— Этим занимается Билл Додж.
— Я знаю. Пойди и помоги ему.
— Это не моя работа. Моя работа — вот этот дылдон.
Словом «дылдон», обозначавшим нечто среднее между дылдой и болваном, Перси называл крупногабаритных заключенных. Их Перси не любил. Сам он был маленького росточка и не такой худой, как Гарри Тервиллигер. Из тех петушков, которых хлебом не корми, а дай затеять ссору, особенно если преимущество в силе на их стороне. И еще он очень трепетно относился к своей шевелюре. Каждую минуту то расчесывал, то приглаживал волосы.
— Здесь твоя работа закончена, — отрезал я. — Ступай в лазарет.
Перси выпятил нижнюю губу. Билл Додж и его люди переносили ящики с лекарствами, простыни, матрацы, кровати. Лазарет переезжал в новое здание, построенное в западной части тюрьмы. Работа тяжелая и потная, особенно в такую жару. Перси Уэтмору не хотелось принимать в ней участие.
— Народу у Билла достаточно.
— Все равно иди туда. Будешь его заместителем. — Я возвысил голос и, поймав укоризненный взгляд Гарри, предпочел сделать вид, будто ничего не заметил. Если б губернатор заставил начальника тюрьмы Мурса уволить меня за то, что я не слишком любезно обошелся с его родственничком, кого бы Хол Мурс поставил на мое место? Перси? Это вряд ли. — Мне без разницы, чем ты займешься, Перси, лишь бы ты убрался отсюда.
На мгновение я подумал, что он заартачится и устроит скандал. Коффи же все это время стоял столбом, словно самые большие в мире остановившиеся часы. Но Перси кинул дубинку в чехол и ретировался в коридор. Я не помню, кто из надзирателей сидел за столом дежурного, наверное, один из временно прикрепленных к блоку Е, но Перси не понравилась его физиономия, потому что, проходя мимо, он прошипел:
— Сотри дебильную ухмылку со своей сраной рожи, а не то этим займусь я.
Загремели ключи, волна горячего воздуха захлестнула коридор, и Перси Уэтмор на какое-то время избавил нас от своего присутствия. Мышонок Делакруа перебегал с одного его плеча на другое, воинственно топорща усики.
— Успокойся, Мистер Джинглес, — обратился к нему Делакруа, и зверек замер на его левом плече, словно понял. — Сядь и замри. — Делакруа говорил с акцентом, так что «замри» прозвучало как «шамри».
— Тебе бы прилечь, Дел, — бросил я. — Поспи. Наши дела не имеют к тебе никакого отношения.
Делакруа подчинился. Он изнасиловал молодую девушку, убил ее, потом принес тело к пансиону, в котором она жила, облил минеральным маслом и поджег, надеясь скрыть следы своего преступления.
Распространившись на здание, огонь сжег его дотла. При пожаре погибли еще шесть человек, из них двое детей. Других преступлений за Делакруа не числилось, и теперь он вновь стал мягким, сереньким человечком с озабоченным лицом, плешью и отросшими на затылке, длинными волосами. Ему предстояло посидеть на Старой Замыкалке, дабы она отправила его в мир иной… Однако нечто, сотворившее весь этот ужас, уже ушло, и теперь Делакруа лежал на тюремной койке, а его маленький дружок бегал у него по рукам. Пожалуй, в этом и заключалась самая большая трагедия: Старая Замыкалка никогда не сжигала то, что сидело у них внутри, как и нынче инъекции не отправляют это нечто в глубокий сон. Оно уходит, чтобы вселиться в кого-то еще, позволяя нам убить оболочку, которая по большому счету и так не живая.
Я вновь сосредоточился на гиганте.
— Если я разрешу Гарри снять с тебя цепи, ты будешь паинькой?
Он кивнул в той же манере, как и качал головой: вниз, вверх, вновь к середине. Странные его глаза все смотрели на меня. В них застыла умиротворенность, которой я, однако, боялся довериться. Рукой я дал сигнал Гарри, подошел, чтобы разомкнуть цепи. Теперь он не выказывал никаких признаков нервозности, даже когда опустился на колени между огромными ногами Коффи, чтобы снять ножные кандалы, и мне как-то полегчало. Гарри нервировало присутствие Перси, а интуиции Гарри я доверял. Собственно, я доверял интуиции всех постоянных сотрудников блока Е, за исключением Перси.
Перед всеми новоприбывшими я произношу короткую установочную речь, но в случае с Коффи я заколебался. Мне казалось, что по умственному развитию он ближе к дебилу, чем к нормальному человеку.
Пока с Коффи снимали цепи, кандалы, наручники, он стоял не шевелясь, спокойный, как першерон. [4] Когда Гарри вышел из камеры, я вновь оглядел своего нового подопечного и постучал пальцем по папке.
— Ты можешь говорить, здоровяк?
— Да, сэр босс, я могу говорить. — Голос густой, грохочущий, вызывающий ассоциации с ревущим тракторным двигателем. Говорил Коффи без южного акцента, но фразы строил как южанин. С одной стороны, он жил на Юге, с другой — не стал его частью. Вроде бы я не мог назвать его безграмотным, но и образования он явно не получил. В речи его, как и во многом другом, присутствовала какая-то тайна. А более всего меня тревожили его глаза, полные отстраненной умиротворенности, словно мыслями он был далеко, очень-очень далеко.
4
Порода лошадей-тяжеловозов.
— Тебя зовут Джон Коффи.
— Да, сэр босс, совсем как напиток, только буквы другие.
— Так ты можешь произносить слова по буквам? Читать и писать?
— Только свою фамилию, босс, — искренне ответил он.
Я вздохнул, а потом произнес установочную речь в сокращенном варианте. Я уже понял, что лишних хлопот Коффи нам не доставит. Но в своем предположении оказался прав и не прав одновременно.
— Меня зовут Пол Эджкомб. Я старший надзиратель блока Е, здешний начальник. Если тебе что-то надо, обращайся ко мне по имени. Если меня нет, зови этого человека. Его зовут Гарри Тервиллигер. Можешь звать также мистера Стэнтона или мистера Хоуэлла. Ты это понимаешь?
Коффи кивнул.
— Само собой, ты можешь получать только то, что мы сочтем нужным для тебя. У нас не отель. Тебе это понятно?
Вновь он кивнул.
— Местечко здесь тихое, здоровяк. Не то что остальная тюрьма. Ты да Делакруа — вот и все наши постояльцы. Работать тебе не придется, сиди себе на койке. У тебя будет время все обдумать (слишком много времени для большинства из них, но этого я им никогда не говорил). Иногда мы включаем радио, если вы ведете себя примерно. Ты любишь радио?
Он кивнул, но с некоторым сомнением, словно не очень-то знал, что такое радио. Позднее я выяснил, что в принципе так оно и было: Коффи узнавал то, с чем сталкивался раньше, но в промежутках забывал, что это такое. Он мог назвать персонажей передачи «Наше веселое воскресенье», но даже о предыдущем выпуске у него сохранялись самые смутные воспоминания.
— Будешь вести себя как полагается, тебя будут все время кормить и ты никогда не увидишь одиночную камеру в конце коридора. Не наденут на тебя и брезентовую смирительную рубашку с пуговицами на спине. Два часа в день, с четырех до шести, ты будешь гулять во дворе. Исключение составляют субботы, в этот день заключенные других блоков играют в футбол. Свидания тебе разрешены по воскресеньям, если кто-то захочет тебя повидать. Есть такие?
Коффи покачал головой.
— Нет, босс.
— А твой адвокат?
— Кажется, я его больше не увижу. Адвоката назначил мне суд. Не верю, что он сумеет найти сюда дорогу.
Я пристально всмотрелся в его лицо, стараясь понять, шутит он или нет. Вроде бы не шутил. Другого я, собственно, и не ожидал. Кассационные жалобы не для таких, как Коффи. Они предстают перед судом, а потом мир забывает о них до того момента, как в газете появляется короткое сообщение о казни некоего гражданина на электрическом стуле. Легче, конечно, держать в узде человека, который с нетерпением ожидает воскресенья, когда к нему могут прийти жена, дети, друзья. Если есть необходимость держать его в узде. В случае с Коффи таковая отсутствовала, и это не могло не радовать. Очень уж здоровенный достался нам осужденный.