Зеленая революция
Шрифт:
Швейцарский экономист Ханс Кристоф Бинсвангер, вооружившись своей эрудицией, интерпретировал великое творение Гёте как праформу капитализма. Фаусту нужна не слава, а «продолжение творения силами человека» [97] . Следовать за Гёте увлекательно и вместе с тем страшновато. Это тем более верно, когда речь идет о воздействии на природу уже не при помощи лопат и паровых машин, а посредством расщепления атома, раздвигая горизонты генетики и биотехнологий. Условия для свободного развития техники сложились благодаря тому, что основным средством расчетов становятся бумажные деньги, которые в отличие от золотых монет можно печатать в любом количестве. Это дало зеленый свет масштабным инвестициям, которые должны были окупиться будущим ростом. Эмиссия денег уподоблена в «Фаусте» своего рода черной магии: нечто бросовое (бумага) превращается в ценность (деньги) — и так будет длиться до тех пор, пока люди в это верят. Эксплуатация земных недр, финансируемая за счет кредитов, также видится продолжением средневековой алхимии другими средствами: из грязи должно получиться золото. Или, говоря словами Бинсвангера: «Речь идет о максимально возможном повышении денежной стоимости мира. В этом смысле весь мир — сплошная золотая жила». Все, что ни есть в природе,
97
Hans Christoph Binswanger, «Geld und Magie», эссе для буклета к спектаклю «Фауст. Марафон», Гамбург, 2011. Подробнее см. «Geld und Magie. Eine geldtheoretische Deutung von Goethes Faust», zweite Auflage, Hamburg 2005.
Идея безграничного роста, по Бинсвангеру, вытекает из стремления «преодолеть время и бренность», на что способны лишь бессмертные боги. Подобное толкование не вполне оригинально. Во всех трудах по психологии стремление современного человека к «больше» и «дальше» объясняется желанием убежать от собственной конечности. Обессмертить себя в своих деяниях и творениях — пожалуй, самый сильный стимул, заветная мечта современного человека, будь то художника, политика или предпринимателя. Накопление имущества лишь низшая форма стремления остаться в памяти других после смерти. Куда выше слава первооткрывателя, ученого, государственного мужа, изобретателя, поэта или олимпийского чемпиона. Хотим ли мы, можем ли мы парализовать эту движущую силу ради самодостаточного созерцательного существования? Едва ли.
Метафора сделки с дьяволом, которая стала отправной точкой «Фауста», также сильно повлияла и на нашу трактовку индустриального Модерна. Это касается не только опасных технологий и беззастенчивого обогащения. Уже в безграничной жажде знаний, побуждающей все глубже проникать в тайны природы, таится что-то дьявольское. Ведь именно змей-искуситель подговорил Еву вкусить плод с древа познания, вследствие чего была утрачена невинность. Это был тот первородный грех, из-за которого нас изгнали из рая. С тех пор у человечества нет обратной дороги к изначальному единству с Богом и природой и наш удел лишь движение вперед к построению собственного мира. Древние мифы говорят, что «стремиться к познанию и эксплуатировать его опасно. Но они же учат, что человек хочет и должен познавать, и то, что он однажды познал, уже не забудется» [98] . Еще в начале неолитической революции, около 20 000 лет назад, человек не просто приспосабливался к природе, а формировал ее в соответствии со своими потребностями [99] . Видоизменяя мир, он тем самым создавал новый. Ключевой вопрос при этом, какая тенденция возобладает — деструктивная или конструктивная. Чем больше мы знаем о мире, чем точнее понимаем системные взаимодействия на Земле, тем больше у нас шансов на устойчивое управление планетой.
98
David S. Landes, «Der entfesselte Prometheus», Taschenbuchausgabe, M"unchen 1983 (S. 511).
99
«Википедия» определяет этот период как «переход от вынужденного приспособления к окружающей среде к процессу стремительного роста производительности, стимул которому дали чреватые важнейшими последствиями открытия» .
Интерпретация Гёте, предложенная Бинсвангером, подводит к пониманию амбивалентности Модерна со всеми его составляющими — наращиванием денежных средств, капиталистическим предпринимательством, наукой, техническим покорением мира, освобождением индивидуума от традиционных связей. Она открывает возможности для реального прогресса, творчества, великолепных открытий и существенного повышения жизненного уровня широких масс. Но за это «дальше» и «вперед» нужно платить. На материале «Фауста» Бинсвангер выделяет три зоны Модерна, связанные с потерями.
Первая — это «утрата красоты». Мир был красив, до того как человек приложил к нему руку. В пятом акте спектакля театра «Талия» параллель между разрушением природы и ее обезображиванием очень наглядна. Сначала на сцене царит буколическая идиллия, но затем вырастают картонные силуэты мегагородов. Природный ландшафт исчезает, на их месте возникают шпили небоскребов. Наверно, всем нам знакомо чувство огорчения при виде грубого загромождения ландшафтов бетонными коробками, рассыпанными по многим побережьям. И все же итог не столь однозначен, как у Гёте и его толкователя Бинсвангера. Во-первых, именно в Европе большинство гармоничных ландшафтов являются творением не первозданной природы, а результатом многовекового культивирования. Сконструированная природа в крайнем случае представляет собой симбиоз крестьянско-аграрной культуры и природного ландшафта. Можно, конечно, считать это доказательством того, что безобразие вошло в мир вместе с индустриализацией. Но разве нельзя назвать красивыми и современные городские ландшафты? Мне во всяком случае по ходу этой сцены спектакля подумалось: разве рукотворные Гималаи не великолепны? Почему нас восхищает Манхэттен? Я пишу эти строки, сидя на 29-м этаже чикагской гостиницы и глядя на выстроившиеся до горизонта высотные дома с вознесшимися в небо стройными башнями. Возможно, есть люди, которых подобное зрелище удручает. Меня оно приводит в восторг.
Помимо эстетических и психологических соображений печаль по поводу экспансии индустрии и градостроительства имеет нечто глубоко аристократическое: это печаль по утрате мира, в котором ничтожно малое количество людей имело возможность вести беспечную жизнь. В благородной праздности жили аристократия и высокий клир. Жизнь крестьян и небогатых горожан была недолгой и полной лишений, часто сопровождаемых унизительной нищетой. Их природа в последнюю очередь привлекала романтической красотой, скорее она являлась внешней силой, с которой приходилось бороться, дабы отвоевывать самое необходимое, и которая нередко несла тяжкие бедствия. Засуха, жара, саранча, ливневые дожди, наводнения, трескучие морозы и ураганы — эти явления природы появились не в результате изменения климата. Если учесть, что в доиндустриальные времена люди были куда более беззащитны перед внешними факторами, то становится понятно, что для большинства населения Земли современный мир лучше прежнего. Прекрасен тот мир, который
Вторым пунктом идет «утрата стабильности под воздействием опасностей, порождаемых техникой» [100] . Этот нарратив также сопровождает всю историю техники — нашего посредника в деле покорения природы. Пик недовольства деструктивных сил техническим прогрессом выразился в протестах против атомной энергии и ее аналога в военной сфере — атомной бомбы. В качестве примера того, как техника может обернуться против человека, Бинсвангер приводит аварию на японской атомной станции «Фукусима». Атомная энергия и в самом деле крайне опасна. В ее основе лежит контролируемая цепная ядерная реакция. Выделяемое при этом тепло преобразуется в водяной пар, который приводит в движение турбины. Насмешники называют эту технологию нагреванием воды при помощи расщепления атома, т. е. максимально сложным и опасным способом. Кроме того, сам процесс и образуемые при этом радиоактивные продукты распада требуют надежной изоляции. Это касается не только излучения от реактора, но и радиоактивных отходов, которые на десятки тысяч лет должны быть захоронены в саркофаге. Уже одно это безумие, ибо кто может взять на себя ответственность за такой срок? А прибавьте сюда еще риск, связанный с каждой неполадкой в реакторе. Мы по опыту знаем, что сочетание человек плюс машина всегда чревато неполадками, именно поэтому, несмотря на все меры предосторожности, эксплуатация АЭС никогда не будет полностью безопасна и всегда будет сопряжена с «остаточным риском». Даже если этот риск минимален, идти на него означает ставить под угрозу жизни и здоровье десятков тысяч, если не миллионов людей. Достаточно вспомнить, что в момент расплавления активной зоны реакторов на «Фукусиме» перед токийскими властями стоял вопрос об эвакуации городского населения. При утечке радиации огромные территории и водоемы на десятки лет остаются зараженными. Люди, попавшие в зону облучения, а также их потомки могут страдать заболеваниями, вызванными радиацией. Именно этот пространственный и временной аспект аварий на АЭС внушает обоснованные серьезные опасения. Даже если учесть тот факт, что в последние десятилетия в автомобильных катастрофах погибло намного больше людей, чем из-за крупных аварий на АЭС, атомные технологии все же порождают острое чувство беспомощности. Потенциальные опасности перевешивают пользу, тем более что атомная энергия вовсе не безальтернативна.
100
Binswanger, «Geld und Magie». S. 36.
При более внимательном рассмотрении выясняется, что в «Фаусте» речь идет не о выгодах и рисках конкретных технологий, а скорее чувствуется некая боязнь, что стремление обуздать природу приведет к катастрофе. Фауст полагает, что изобретательский гений и труд возобладают над природой, Мефистофель же при этом играет роль Кассандры. За дамбами и плотинами, которыми Фауст огораживает море, дабы обустроить жизненное пространство, ему слышится шум надвигающегося потопа.
На мельницу мою ты воду льешь. Плотиной думая сковать буруны, Морскому черту, старику Нептуну, Заранее готовишь ты кутеж. В союзе с нами против вас стихии, И ты узнаешь силы роковые, И в разрушенье сам, как все, придешь.Любое творение человека — тщета; если человек идет наперекор природе, она его уничтожает. На современном экологическом жаргоне это называется «Природа наносит ответный удар». Изменение климата, засухи, наводнения — наказание за гордыню и неумеренность человека. Бинсвангеру, судя по всему, близки эти апокалиптические настроения: по его мнению, Мефистофель «все понимает лучше», чем ослепленный манией реализуемости Фауст.
Но верен ли тезис, что покорение природы с помощью техники поставило под угрозу само человеческое существование? В этом, по веским причинам, можно усомниться. На самом деле современная цивилизация намного меньше зависима от капризов и превратностей природы, чем в прежние времена. Это касается и сельского хозяйства. От мороза и жары мы защищены гораздо лучше наших предков. Если еще в XIX в. огонь мог в считаные часы уничтожить целые городские кварталы, сегодня угроза пожаров не столь велика. С эпидемиями, которые в Средние века регулярно выкашивали население, индустриальные страны по крайней мере справились. В начале индустриализации производственный травматизм был распространен намного больше, чем сегодня. Антибиотики и успехи современных медицинских наук резко понизили смертность. В индустриальном мире средняя продолжительность жизни выросла более чем вдвое. И свобода выбора у нас больше, чем у наших предков. Этим мы обязаны более высокому уровню образования, свободе передвижения благодаря современным средствам сообщения, равным правам трудящихся, равенству полов, социальной защите, гарантируемой демократическим социальным государством. Все это неотделимо от стремительного роста общественного благосостояния, который сопровождал техническую и промышленную революции последние 200 лет.
Но разве Мефистофель не прав в том, что прогресс в конечном итоге ведет к «разрушенью»? Такая опасность существует. Основой нынешней, как и прежней, модели развития является хищническое отношение к природе и ее производительным силам. Этот путь способен привести к коллапсу важнейших экологических систем, без которых невозможна человеческая цивилизация: почвы, воды, климата. Гибель целых прибрежных регионов из-за повышения уровня моря, затяжные засухи, разрушительные ураганы — все это может стать реальностью, если процесс изменения климата ускорится. Однако спасение заключается не в отказе от технического освоения природы. Так куда же идти? Про мнимую идиллию доиндустриальной эры придется забыть. Путь «назад к природе» закрыт, мы можем двигаться только вперед, к более разумному, устойчивому природопользованию. Сегодня, когда человечество благодаря своей численности и современной технике могущественно как никогда, нам тем более необходимы инновации, вместе с тем мы обязаны продумывать их последствия и осознавать неизбывную двойственность прогресса. Риском чреват каждый шаг за нынешние рамки науки и техники, каждый выход на неведомые рубежи. Мы никогда не сможем просчитать все последствия и быть уверены, что благо не обернется проклятием. Но это не дает нам ни санкции на бездумные манипуляции природой, ни права опасливо цепляться за статус-кво. Мы можем лишь смотреть на безграничные научно-технические инновации как на беспрерывную учебу, что позволит своевременно вносить коррективы, если ситуация выйдет из-под контроля.