Зеленая революция
Шрифт:
Третья зона утрат — «возрастающая неспособность получать удовольствие от производимого богатства». Бинсвангер говорит в этой связи о «потере настоящего». Жизнь «здесь и сейчас» оттесняется множеством забот, которых с ростом богатства становится все больше. Владелец состояния с тревогой смотрит в будущее, мучимый опасением разориться и потерять с таким трудом обретенное. Чем глобальнее рынки, тем менее они устойчивы. Владелец акций не знает покоя, он только и делает, что по разным признакам пытается угадать будущую конъюнктуру. «Инвестора изводят мысли о будущем экономики. Он не может довольствоваться настоящим, впадая прямо-таки в наркотическую зависимость от прогнозов… ему везде мерещатся знаки грядущих несчастий» [101] . Тонкое наблюдение, но все же это лишь половина правды. Бинсвангер во многом прав. Мы утопаем в журналах и газетах, помещающих биржевые сводки и инвестиционные предложения. Биржевые гуру предсказывают будущее, гадая на кофейной гуще. Игроки фондовых бирж с тревогой следят за повышением или понижением ставки, проклиная себя за то, что упустили момент заключить или расторгнуть сделку. Предприниматели просчитывают свою стратегию на смутных догадках о будущем спросе и предложении. Чем дальше государство перекладывает заботы о здоровье и старости на плечи своих граждан, тем больше растет их беспокойство по поводу будущего. Финансовый крах может вмиг опрокинуть все планы, связанные с пенсией или образованием детей. Наше материальное положение
101
Там же, с. 37.
И тем не менее тревога за будущее не мешает привилегированной части человечества вовсю наслаждаться жизнью на верхней палубе «Титаника». Это касается не только богатых и красивых. Стоит в солнечный день прогуляться по центру какой-нибудь европейской метрополии, и вы увидите, как глобальный средний класс радуется жизни. Мысль о том, что люди уже не в силах получать удовольствие от настоящего, отдает элитарной мизантропией. Несмотря на все жалобы по поводу «террора ускорения», у нас стало больше времени и возможностей наслаждаться жизнью, чем у наших отцов и дедов. Рабочее время сокращается, продолжительность жизни, отпуска, уровень образования, покупательная способность растут. Против этого и ополчается консервативная культур-критика, критика самозабвенного гедонизма, пропагандирующая культ настоящего, бегство в потребление, утверждающая, что «настоящей» жизнью тут и не пахнет. То нам говорят, что человек ударился в потребление, компенсируя утрату религии, затем — что из страха смерти и дабы избежать внутренней пустоты. Так или иначе мнимым жертвам террора успеха и потребления непременно грозят пальцем, требуя вернуться к подлинной, правильной жизни. То человек упускает настоящее, снедаемый тревогой о будущем, то не думает о грядущих кризисах, беспечно увлекаемый сиюминутными потребностями. Куда ни кинь, всюду клин.
«Опомнитесь!» Новые кающиеся
Призыв к «благосостоянию без роста» вызывает в воображении образ постаревшего жизнелюба, который по прошествии бурной поры открывает для себя добродетель «меры и середины». До середины XX в. Европа лидировала в промышленной революции. Половина континента, занимающая весьма незначительную территорию, всасывала в себя ресурсы со всего мира как горючее для небывалого роста экономики и благосостояния. Сегодня демографическая кривая пошла вниз, экономическая динамика ослабевает, темпы роста снижаются. Усиливается ощущение, что лучшая пора Европы позади и она уже не соперница активным и голодным нациям. Харальд Вельцер, один из тех, кто ратует за отказ от роста, прекрасно сформулировал эту мысль: «Будущее Запада в прошлом. Нужно уметь уступать» [102] . Мечты об обществе за пределами роста — это стенания образованного среднего слоя, у которого есть все, что душе угодно (кроме очередного айфона). Огромная часть человечества мечтает совсем о другом — о социальном росте и повышении уровня жизни.
102
«Danke, wir verzichten». В: Frankfurter Allgemeine Zeitung от 27 декабря 2009 г. Отдел публицистики газеты полагает, что критика роста равнозначна сомнениям в капиталистическом статус-кво. Отдел экономики энергично возражает. Однако спор между апологетами и противниками капитализма бесплоден до тех пор, пока не поставлен вопрос о качестве роста.
Именно демократия сделала стиль жизни богатых и сильных, который прежде был доступен лишь привилегированному меньшинству, обязательным для всех. Навязать аскетический образ жизни, подразумевающий серьезные ограничения в сфере свободы передвижения, потребления, моды, технических коммуникаций и т. д., вероятно, могла бы только авторитарная диктатура, ограничивающая потребности. Современное индустриальное общество — это воплощение в жизнь прометеева принципа, стимулировавшего развитие человеческого общества: изобретательский гений, жажда открытий и знаний, но одновременно и беспокойство, которое не желает «временить» прекрасное мгновение, а всегда ищет нового. Никогда не было недостатка и в противоборствующих культурных течениях, провозглашавших скудость, самоограничение и созерцание в единении с природой. Но в конечном счете они порождали лишь более рафинированную и диверсифицированную культуру жизни.
Проект «Цивилизация» еще не закрыт. Нам нужен не переход от динамики человеческой эволюции к состоянию статического равновесия, а новый курс осознанной коэволюции с природой. Для него характерна тенденция к дематериализации потребностей, правда, на высоком материальном уровне. Богатые индустриальные страны уже не склонны к простому накопительству все новых вещей, т. е. к чисто количественному наращиванию потребления. Эта тенденция все больше уступает место удовлетворению потребностей, связанных с самореализацией, утонченностью, чувством прекрасного, коммуникациями, познанием себя и мира. На определенной ступени благосостояния важнее становится уже не просто «больше», а «лучше». Однако было бы самообманом отождествлять этот процесс с отказом от парадигмы роста. Качественный рост тоже в огромной степени связан с производительностью и добавленной стоимостью.
Петер Слотердайк, уникум среди современных философов, в ярком докладе на Международной конференции по климату в Копенгагене описал две противоположные реакции на экологический кризис [103] . Удивительно, но на эту интеллектуальную провокацию почему-то не последовало реакции. Очевидно, она не затронула господствующий сегодня в Германии экологический дискурс. А ведь Слотердайк полностью разделяет алармистские настроения экологического движения. Отправной точкой его рассуждений является кризис «кинетического экспрессионизма», как он называет «экзистенциальный стиль Модерна, ставший возможным прежде всего благодаря доступности ископаемого топлива». Этот энергоемкий образ жизни нуждается в радикальной модификации, поскольку в сочетании с изменением климата несет угрозу основам цивилизованной жизни на планете. В борьбе за климат необходимо обеспечить «возможность отверстости цивилизационного процесса и гарантировать его беспрерывность». XXI в. станет эпохой мощных кризисов и масштабных перемен. Предстоящая «метеорологическая реформация» имеет не меньшее значение, чем христианская Реформация в начале Нового времени. Она и станет новой Реформацией, которая, очищая, меняя, начиная все с нового листа, должна будет спасти человечество от климатического ада.
103
См. Welt от 17 декабря 2009 г.: www.welt.de/die-welt/debatte/article5556427/Wie-gross-ist-gross.html.
С присущей ему проницательностью Слотердайк намечает контуры будущей «борьбы гигантов» — проповедников покаяния и модернизаторов: «Идеалистическую партию в ней будут представлять сторонники новой умеренности. Они возглавят атаку на своих противников — материалистов, требуя сокращения всех форм кинетического экспрессионизма до приемлемого экологического
104
Правда, исторический кальвинизм не отворачивался от реальности и не был сосредоточен на внутреннем мире. Для него характерна ясно выраженная предпринимательская жилка: стремление зарабатывать угодно Богу. Тот, кто имел успех в земной жизни, мог рассчитывать на то, что в загробном мире будет принадлежать к избранным.
Можно называть мир, который мы построим в таком случае, хорошим или плохим, но не стоит ожидать, что призывы к умеренности возымеют успех. Такие апелляции к культуре самоограничения противоречат «не только реактивным силам экспрессионистической цивилизации, но и пониманию движущих сил всех высоких культур. А если стремление к сохранению самости не связано с волей к ее росту, они парализуются». Поэтому «культура, в которой гражданские права получат излишек, расточительство, роскошь», предопределена. Миллиарды людей на южных континентах и в самом деле стремительно вступают в эпоху растущих потребностей. Широкая палитра возможностей, свобода потребления, мобильность, мода, глобальные коммуникации, скорость, массовая культура, углубление знаний о себе и о мире — все это неотъемлемая часть Модерна. Этот феномен не внешняя сторона, а форма бытия современного индивидуума. Радикальное ее оскопление равносильно программе перевоспитания, изначально основанной на насилии.
Совершенствование человека
Разница между спасением мира при помощи строгого самоограничения и более или менее жестких программ по перевоспитанию человека крайне мала. Тот, кто видит проблему в человеческих склонностях, ставит знак равенства между совершенствованием мира и «совершенствованием человечества» [105] . Только глубокие преобразования внутренней природы современного человека, а также его фундаментальное психическое переустройство могут приостановить апокалипсис. На вопрос о том, как человечеству избежать «мегабедствий», Деннис Медоуз отвечает: «Для этого должна измениться человеческая природа… Боюсь, по генетическим причинам нам будет сложно решить такую глобальную проблему, как изменение климата» [106] . В голосе Медоуза слышится отчаяние — он не видит шансов избежать разрушительного цивилизационного кризиса. Его коллега Йорген Рандерс заигрывает с авторитаризмом. Рудольф Баро, наирадикальнейший сторонник культур-революционного «самоизменения» современного человека, дошел до того, что выселил мелкие духовные общины из «мегамашины» промышленного капитализма. Проект совершенствования человека имеет давнюю историю. Существует два основных его извода. Аскетический вариант требует самосовершенствования посредством отказа от всего «несущественного», от всяких безделушек и роскоши. Крайняя его форма — отшельничество. Человек, пошедший по этому пути, в одиночестве, отказываясь от всех телесных радостей, стремится к святости. Это было распространено в монастырях раннего Средневековья: отказ от частной собственности, строгая дисциплина, полное подчинение индивидуума общинной жизни, будни, заполняемые молитвой и медитацией. Сюда же относится и целибат. Второй метод совершенствования человека — в той или иной степени принудительное государственное перевоспитание, от идеологической индоктринации до исправительных лагерей. Наиболее востребован он был коммунистической идеологией и практикой. При этом речь здесь шла не только о преодолении буржуазного подхода к жизни и самоочищении революционеров в чистилище классовой борьбы. Новое общество, построение которого коммунисты провозглашали своей главной целью, требовало нового человека. С ветхим Адамом построить коммунизм было невозможно. Лев Троцкий, теоретик «перманентной революции» и практик красного террора, пророчески сформулировал проект психического переформатирования человека: «Когда человечество поставит под контроль анархические силы общества, его можно будет обработать в ступке и реторте химика. Впервые человечество увидит себя в роли сырья или в лучшем случае — физического и психического полуфабриката» [107] . «Ступкой», в которой перемалывали ветхого человека, стали лагеря ГУЛАГа, реторта — это ведьмина кухня современной генной инженерии.
105
Peter Sloterdijk, «Du musst dein Leben "andern», Frankfurt am Main 2009 (с. 546).
106
Dennis Meadows, «Wir sollten uns nicht um den Planeten sorgen, sondern um die Spezies Mensch». В: Evonik, 2012, № 2, с. 27.
107
Лев Троцкий в речи перед датскими студентами в ноябре 1932 г. Цит. по P. Sloterdijk, «Du musst dein Leben "andern» (с. 494).
Рудольф Баро: субсистенция плюс спиритуализм
Мимо идеи о «новом человеке» не прошло и экологическое движение, преимущественно те его направления, которые видят корень всех зол в потреблении. Рудольф Баро и тут наиболее радикально сформулировал то, о чем другие говорят в обтекаемых выражениях. По его мнению, экспансивная динамика капиталистических производственных отношений отражается в структуре потребностей индивидуума. Концентрация капитала и психологическая установка на потребление как цель жизни взаимообусловлены. Поэтому борьба между капиталом и трудом никогда не выведет из ловушки роста, напротив, будет все больше затягивать в нее. Увеличение оплаты труда и объема социальных услуг не дает остановиться мотору роста: «Краткосрочные выгоды человека в ипостаси зависимого от господствующих отношений наемного работника противоречат его долгосрочной выгоде» [108] . История предлагает всего две модели решения этих глубинных противоречий: «Что-то вроде платоновского государства с его стражами закона, которое сегодня принимает формы супербюрократической диктатуры, или социалистическое революционное движение масс, питающих надежду любыми средствами достичь цели». То есть либо навязывающая потребности диктатура, либо социокультурная революция, которой придется не только поставить под общественный контроль производственные механизмы, но и перепрограммировать человеческую психику: «Из экологического кризиса не выйти, если огромное множество индивидуумов не приподнимется над своими непосредственными и компенсаторными интересами» [109] .
108
Bahro, Elemente einer neuen Politik. Zum Verh"altnis von "Okologie und Sozialismus, с. 125.
109
Там же, с. 113.