Зеленая Ведьма
Шрифт:
– Лизка, вставай потихоньку. Помочь не смогу, давай сама, – сказал Шептун, встав на ноги. Он возвышался надо мной, как пожарная башня над деревенскими домишками, прижимая к себе существо, исторгнутое моим телом.
Мои руки дрожали, в теле продолжала полыхать боль, так что сразу встать не удалось. В конце концов я схватилась за его ноги и стала осторожно подниматься.
– Вот и молодец, девонька, – непривычно-ласково сказал дед, когда я встала на ноги – Пойдем ко мне в избушку.
Не помню, как я дошла. Несколько раз я падала, и казалось, что мне не встать никогда. Но Шептун
Я ввалилась в дом первой, даже не сняв в сенях башмаков. Мне запомнилось, что в кухне стоит сундук, покрытый тюфяком, – к нему я и стремилась. Сундук и точно оказался на месте. Я рухнула на него ничком, уткнулась носом в слежавшееся вонючее сено и заснула почти мгновенно.
Проснулась я, как ни странно, с чувством покоя в душе. Боль в теле стала немного меньше, и главное – не было выпирающей утробы, которая так мешала мне последние несколько месяцев. И не было внутри существа, которое поселилось в моем теле с болью, страхом, против моей воли, сломав мне и без того несчастную жизнь. Существа, которого я не хотела знать.
Я приподнялась и села на сундуке. Старик Шептун сидел напротив, привалившись к печке. В том же грязном армяке с пятнами моей крови, он спал, раззявив рот, в котором не хватало половины зубов. И даже во сне продолжал крепко прижимать к себе дитя, укутанное в полу армяка.
Со своего места мне не было видно лица ребенка, – только маленькие ручки, играющие бородой Шептуна. Крошечные пальчики хватали её, судорожно сминали в кулачке, на секунду расслаблялись, и начинали всё заново. Меня удивило, что это происходило в полной тишине, – дитя не плакало, не кричало, не издавало вообще никаких звуков.
Вчера мне не хотелось даже думать об этом ребёнке. Мне казалось, что я забуду о нем, как только он уйдёт из моего тела. А сегодня почему-то разбирало любопытство – кто он? Какой он?
Я сползла с сундука. Боль снова полоснула по низу живота, но сегодня она была почти незаметной. Оказавшись на полу, я увидела, что мои башмаки стоят рядом с сундуком. Видно старик позаботился обо мне вчера, – стащил их, когда я упала, как подрубленная.
Я надела башмаки и осторожно пошла к старику. Все же он проснулся, посмотрел на меня осоловело и перевел взгляд на ребёнка в своих руках. Я подошла и тоже посмотрела. Маленькое личико не больше моей коленки, темные реснички плотно сомкнуты. Во мне не всколыхнулось никаких материнских чувств.
– Здоровенький младенчик, – сказал Шептун, покачивая его на руках.
– Он не доношен, – ответила я, глядя на ребенка.
Это дитя было в точности таким же, как все виденные мною младенцы. Только внутри него сидел черт. Я вспомнила страшную тугую воронку, которая выдавила из себя темное существо прямо в руки старика, державшие родившегося ребенка. Вчера вечером родился не один, а двое.
– Ты тоже видел черта? – сумрачно спросила я, оседая на лавку у печки. Ноги меня уже не держали.
Шептун вскинул льдистые голубые глаза, нахмурился, перекрестился.
– Кого
– Отца убила, – ответила я почти равнодушно. – Не до размышлений было.
Шептун вылупился на меня и перекрестился снова, крепко прижимая к себе ребенка.
Я поморщилась.
– Крестись уж дальше, дед, не останавливайся! Я тебе про черта не в иносказаниях говорила. Видела я его вчера, когда рожала. Неужели ты не видел? Он вывалился из тучи прямо тебе в руки.
Шептун посмотрел на меня почти с испугом.
– Из какой тучи, Лизанька? Вчера солнце светило, когда я ребенка твоего принимал.
Теперь уже я едва не перекрестилась. Я знала, что Шептун шуток шутить не умел. Неужели настигло его старческое слабоумие? Или просто не до того ему вчера было, чтобы увидеть, какая буря вокруг бушевала?
– Ты, видно, не разглядел, дед, – наконец сказала я. – Туча вчера над нами была, как омут глубокий. Плескался в ней кто-то, а потом…
Я вспомнила вчерашнее злое лицо в небесах и содрогнулась, – желтые глаза полыхают, подсвеченные вспышками молний, жадный рот раззявлен в торжествующем смехе. Как можно было не заметить его?
Тут младенец на руках у деда закряхтел, заворочался и завопил, – яростно, басовито и требовательно, как голодный дворовый кот. Словно в ответ я почувствовала, какими ноюще-тяжелыми стали груди. Их распирало изнутри, рубаха спереди стала мокрой. Мое нутро властно погнало меня вперёд, – скорей, схватить маленькое извивающееся тельце, прижать жадным ртом к грудям, – скорей, скорей, иначе не будет покоя!
И хоть я сопротивлялась этому чувству и не хотела брать младенца на руки, нутро оказалось сильнее. Ещё и Шептун помог, – протянул мне ребенка.
– На, корми, – сказал он, положил ребенка мне на колени, а сам зашаркал за занавеску.
Я развязала ворот рубахи, приспустила платье. Груди вывалились наружу, словно сами тянулись к этому существу. Я подняла ребенка, приложила к ноющему отвердевшему соску. Нажала, – брызнуло густое молоко, словно у коровы в добрый год. Ребенок быстро зачмокал. Грудь защекотало, разлилась истома, мне вдруг стало хорошо, несмотря на боль на всем теле.
Были у него светлые волосики, и длинные ресницы на сомкнутых глазках. Крохотные ушки и яркие аккуратные губки. Был он до чего складным, что я подумала, – девка. Чтобы проверить догадку, развернула тряпку, в которую замотал его Шептун, и поняла, что ошиблась. Не девка, сын. Родила я сына тому, кого ненавидела.
Мальчик ел долго. Я успела рассказать Шептуну все, что видела вчера. Он по-прежнему топтался за занавеской, но слушал внимательно. Когда ребенок наелся, я оправила одежду и позвала деда. Он вышел из-за занавески и стал передо мной.
– Если б я не знал тебя, то подумал бы, что ты не в себе, – сказал наконец Шептун. – Но я видел, как для тебя открывалось то, что мне не дано… И все же я не понимаю, где истина.
Он помолчал, потом вдруг нахмурился, поднял голову.
– А про отца твоего… Ты не обманула?