Зеленое безумие Земли
Шрифт:
Когда смолк гул двигателей и Бурри с Лидией спустились на землю, подкатила низкая машина, в которой сидели двое мужчин. Один из них, черноволосый, с эмблемой как у Лидии, торопливо подошел к прилетевшим.
— Вы Бурри? Ехать недалеко, совсем рядом. А вам, Лидия, предлагается возвращаться ионолетом, ракетоид назад поведу я.
— Лидия, — тихо сказал Бурри. — Вы и ваши товарищи столько сделали для меня... Я спешу... Вы понимаете...
— Я все понимаю, Бурри, не надо благодарить.
Все, что происходило дальше, Бурри воспринимал как в полусне. С ним здоровались странно тихие люди, среди которых были знакомые и полузнакомые,
Кто-то появился рядом и добавил к и без того огромному черно-красному вороху цветов еще один букет.
— Как жаль, — печально вздохнул кто-то. — Он мог еще много сделать.
— Да-да. И это в то самое время, когда он был так нужен. Я имею в виду проект Единого Поля Разума.
— А знаете, это даже символично, лишнее доказательство в пользу необходимости Единого Поля. — Это сказал кто-то третий.
У противоположной стены, отделенный от Бурри неподвижным телом Аштау под прозрачным колпаком, стоял вполоборота стройный седовласый мужчина и негромко говорил в портативный видеофон:
— ...отложите эксперимент на пять часов, до моего приезда... — Доносились сухие отрывочные фразы. — ...но сделайте все. Понизить температуру и давление до критического минимума... биостимуляторы... кривая не должна упасть ниже...
Откуда-то, должно быть из соседних здравниц, прибывали все новые и новые люди.
«О чем это они? Зачем здесь эти слова? — тупо подумал Бурри, пытаясь отыскать взглядом Шанкара. — Чего же мы ждем?»
И, словно в ответ на его вопрос, вдруг разом наступило молчание. К изголовью саркофага подошел тот самый мужчина, который только что говорил по видеофону. Оказалось, несмотря на моложавость, он был ровесником Аштау.
После сожалений по поводу утраты, понесенной наукой Земли, он перешел к перечислению многочисленных заслуг покойного. Все это заняло у него немного времени. Кончил он тем, что выразил уверенность в долгой и благодарной памяти грядущих поколений, которые своими новыми победами разума будут обязаны, в числе других, и Аштау.
Саркофаг вынесли на руках и поставили в широкую закрытую машину. Люди разместились в открытых машинах, и кортеж тронулся через эвкалиптовый лес.
Бурри ехал вместе с Шанкаром. Врач всю дорогу молчал, откинувшись на сиденье и полузакрыв глаза. Только раз за все время он тихо, как бы про себя сказал:
— Не надо жалеть мертвых. Труднее живым — им остается печаль.
Вдали, там, где кончались эвкалипты и начиналась зеленая равнина до горизонта, показался черный зеркальный куб. Подъехав ближе, Бурри разглядел на передней его грани серебристый контур коленопреклоненной женщины. Этот выразительный символ скорби был очень красив и исполнен предельно лаконично, словно мастер, создававший это изображение, старался сэкономить каждый грамм металла.
Геометрическое совершенство, всегда придающее легкость архитектурным сооружениям,
Шанкар осторожно тронул Бурри за локоть и приказал глазами: иди! И Бурри, помедлив, первым ступил на узкую тропинку, ведущую среди сплошного ковра красных цветов к подножию здания. Автоматическая дверь неслышно раскрылась при его приближении, и он вошел в обширное помещение, наполненное неярким светом и тихой печальной музыкой. Впереди, примыкая к противоположной от входа стене, возвышался еще один куб, в точности повторяющий облик всего здания. Перед ним на низкой массивной платформе стоял саркофаг с телом Аштау.
Мягко направляемый рукой Шанкара, Бурри остановился рядом с платформой, остальные стали полукругом за его спиной. Плавные волны музыки постепенно становились все громче и, наконец, достигли титанической мощи, от которой, казалось, сотрясались монолитные стены. Бурри почувствовал, как у него холодеет лицо.
На черной плоскости тревожно замерцал красный огонек.
— Подойди и нажми кнопку, — услышал он над самым ухом негромкий голос Шанкара.
Преодолев непослушными ногами последние метры, Бурри тронул светящуюся кнопку и отступил на шаг.
В передней грани куба медленно открылось отверстие, ведущее в кремационную камеру. Внутри она была ослепительно белой, и эта белизна вдруг напомнила ему виденные однажды в детстве безжизненные меловые холмы под отвесными лучами июльского солнца. Воспоминание о них у Бурри было отрывочное и появлялось очень редко, но более безрадостной картины с тех пор ему не приходилось встречать.
Платформа с саркофагом тихо вкатилась внутрь куба, и отверстие закрылось. Музыка, затихая, уплывала куда-то вдаль, в простор неведомых полей. Угрюмо сверкающая черная глыба скрывала в себе бушующий огненный смерч, а нежный абрис женской фигуры продолжал безмолвно оплакивать Аштау.
И когда платформа снова показалась из белого квадратного отверстия, на ней стояла лишь маленькая коробочка с тем, что недавно было человеком. Она была точной копией этого здания — черный полированный куб с коленопреклоненной женщиной. Седовласый ровесник покойного взял коробочку в руки и сказал:
— По традиции урна с прахом Аштау будет вплавлена в стену здания Высшего Совета Наук. Этого заслуживают немногие, но Аштау имеет на это неоспоримое право.
На обратном пути к побережью, Шанкар, попросивший ехать как можно медленнее, задумчиво смотрел по сторонам. Неторопливо проплывали ряды древовидных папоротников. Временами, образуя над дорогой сплошной зеленый свод, нависали могучие ветви эвкалиптов. Где-то вверху, тревожа птиц, возник сильный порыв ветра и, затихая, умчался вдаль. В невыцветшей синеве неба медленно ползли пухлые клочки безучастных ко всему облаков. Ничто в мире не изменилось за те несколько минут, в течение которых тело Аштау превратилось в горстку пепла, и эта неизменность окружающего показалась вдруг Бурри даже более чудовищной, противоестественной, чем если бы сейчас внезапно разразились невероятной силы гроза с километровой длины молниями, ураган, рвущий с корнями деревья, или разрушительнейшее землетрясение.