Зеленое солнце
Шрифт:
— И куда ты меня тащишь?
— К себе. Родители в санатории в отпуске. Места у нас много. А диванов — еще больше, — хихикнула она. — Хочешь, на веранде постелю?
— Да хоть во дворе на лавке, Слюсаренко. Буду звезды считать. Какая, бляха, разница?
— А вдруг дождь…
— Остыну.
— И простудишься, — кивнула Аня и свернула в небольшой проулок, который вел прямо к ее дому. Остановилась у ворот и повернулась к Назару. — Приехали.
Он выбрался из ее консервной банки и даже позволил довести себя до калитки. Потом, правда, чуть взбодрился и, когда она открыла
В районе веранды сообщил, что ему надо бы посетить сортир. Да и вообще не мешало бы помыться — может, хоть немного в голове ясности прибавится. Отвык пить. Он и раньше не особенно баловался алкоголем, кроме пива, а тут прямо развезло, хотя, вроде бы, на его здоровенный организм мера была и небольшая. Аня услужливо сунула ему полотенце, что-то говорила вдогонку, обращаясь, наверное, к его спине, а ему было так дерьмово, что когда увидел свое отражение — едва не растрощил дурацкое, ни в чем не повинное зеркало.
Он оказался прав — после воды немного отпустило, но сильнее всего на свете хотелось просто забыться. Чтобы ни одной мысли в голове, будто бы ничего не было. А завтра утром, может быть, все покажется совсем иным, чем сейчас?
Аня постелила ему в комнате, которая в их доме называлась гостиной, а фактически была довольно заставленным, хоть и немалым по площади помещением с диваном, телевизором, мебельным гарнитуром, журнальным столиком и кучей прочего хлама. Он уведомил Слюсаренко, что собирается спать, и ей ничего не оставалось, кроме как выйти, погасив за собой свет. Назар стащил джинсы, которые до этого с таким трудом натягивал на мокрое тело неловкими движениями не очень трезвого человека, завалился на постель. И едва его голова оказалась на подушке, начал проваливаться в сон, который кружил и кружил его сознание точно так же, как до этого кружились стены.
Несколько раз внезапно просыпался. Было душно, алкоголь наполнял жаром сосуды. Назар вертелся с боку на бок, от движений искрило под веками, скрипел диван, и на него снова наваливался неспокойный сон.
А потом скрипнула дверь. Аня застыла на пороге, прислушиваясь к его тяжелому дыханию, затем быстро прошлепала через комнату и шмыгнула под простыню.
— Назарчик, — зашептала она, прижавшись к нему обнаженным телом. — Хороший мой, хороший… — ее ладошка скользнула по его груди, и она наконец сделала то, о чем мечтала, кажется, всю свою жизнь. Поцеловала.
7
По глазам неожиданно ударил свет. Он сначала прикрыл сомкнутые веки рукой, но это не понравилось глазным яблокам, потом отвернулся набок — это не понравилось уже голове. В висках и затылке омерзительно застучало. Будто тупым предметом. Глухой звук: бум-бум-бум.
Вместе с головной болью от резкого движения проснулось и что-то отвечающее за то, чтобы от запахов начинало мутить. А пахло по его утренним ощущениям ужасно — жареным и сладким. Сам виноват, нехрен было нажираться.
Назар наконец смирился с тем, что все равно придется вставать, и раскрыл глаза. Одновременно с этим вернулись и воспоминания. Как сквозь пелену, мутные, неясные, постыдные, сродни его головной боли.
— Блядь, — выдохнул Наз и подскочил.
Комната в доме семейства Слюсаренко.
Родители в санатории.
Аня, выключившая свет.
И потом в полуотключке, полубреду, во хмеле.
То самое.
Пока она не вскрикнула. Дошло, хотел отстраниться — не пустила. Обхватила руками, ногами обвила. Что там надо-то было по пьяни? Несколько толчков? Он их сделал. Он, черт бы ее побрал, сделал их. Чтобы потом скатиться на другую половину кровати и уставиться в зияющий чернотой потолок, пока снова не провалился в сон.
Проснулся на свою голову.
Назар слетел с дивана, будто бы ошпаренный, сдернул простыню, чтобы найти хотя бы трусы. А после уставился на небольшое темное пятно на белоснежном полотне, пытаясь врубиться.
— Блядь! — процедил он сквозь зубы, чувствуя, как его начинает заносить от злости.
На то, чтобы одеться, много времени ему не понадобилось. По-армейски, быстро. Провел пятерней по короткому ежику волос. Прислушался к звукам в доме. Эта идиотка, конечно же, на кухне, судя по запаху. На запах и пошел, хотя его все еще мутило. И видимо, мутить будет еще больше.
Аня и правда суетилась у плиты. Обернулась, когда услышала шаги за спиной. Ни дать, ни взять — счастливая женушка. Халатик, передник, в руках лопатка и румяные оладушки на сковороде.
— Доброе утро, — улыбнулась она Назару. — Голова болит? Может, рассолу? — она повернулась к плите, чтобы перевернуть оладьи, продолжая болтать: — Я маме твоей позвонила, чтобы она не переживала, а она велела тебя накормить. Да я бы и сама, конечно…
Назар скрежетнул зубами. Он прошел к окну, раскрыл его с проветривания настежь, чтобы пустить воздуха. Но и там, как назло, ни дуновения. Трава не шелохнется. И только утро!
— Зачем ты мать тронула? Чтобы она узнала… типа хвастануть?
— Ну как же… — Аня снова повернулась к Назару. — Ты же не предупреждал, что ночевать не придешь. Она могла волноваться. Ты проходи к столу, я сейчас.
— Я не буду ничего есть. Дай воды, пожалуйста. Пить хочу.
Она метнулась к буфету, достала стакан, набрала в него воды и протянула Назару.
— Ну ты чего? — спросила участливо.
— Чего?! — крикнул он. — Чего?! Ты соображаешь хоть немного, Ань, что произошло? Или так и будешь лупать тут глазами?
— Я не настолько глупая, — смутилась она. Отвернулась к плите, переставила сковородку, деловито сложила оладьи на блюдо, где уже была небольшая горка приготовленных чуть раньше. Когда она снова взглянула на Назара, на ее щеках разлился румянец. — Я понимаю, что для тебя все… неожиданно. Но это совсем не значит, что мы завтра станем свадьбу играть.
— Свадьбу?!
— Давай пока погуляем. Ты ко мне привыкнешь.
— Ты же не собака, блин, Аня! — заорал Назар и тут же оборвал себя, от крика больно запульсировало в затылке и висках. Глотнул воды из стакана, после опрокинул его в себя, опустошив полностью, и снова взглянул на нее. Растерянную и едва не прижавшую уши от его ярости. Вот дерьмо!