Зеленые холмы Африки
Шрифт:
Тут М'Кола вздумал подшутить надо мной. Борту у меня так пересохло, что я еле ворочал языком.
— Бвана, — сказал М'Кола, когда я выпрямился и откинул голову назад, чтобы расправить шею.
— Ну?
— Виски? — Он протянул мне флягу.
— Ах ты каналья! — сказал я по-английски, а он хихикнул и потряс головой.
— Хапана виски?
— Дрянь! — сказал я на суахили.
Мы двинулись дальше, но М'Кола долго еще тряс головой, очень довольный своей шуткой; вскоре опять пошла высокая трава, и находить след стало легче. Мы прошли все редколесье, которое видели утром с холма, и спустились вниз, где снова попали в высокую траву. Здесь я обнаружил, что стоит мне прищурить глаза, как я вижу примятую траву там, где пробирался зверь, и, к удивлению моего спутника, быстро пошел вперед, не разыскивая больше следов крови. Но скоро мы опять вышли на каменистую почву, поросшую низкой травкой, и находить след стало труднее
Самец, проходя здесь, терял уже мало крови: видно, солнце и горячий воздух подсушили его раны, и нам лишь изредка попадались теперь мелкие звездчатые брызги на камнях.
Гаррик нагнал нас, сделал несколько «драгоценных находок» — пятнышек крови, — потом снова уселся под деревом. Под другим деревом спасался от солнца бедный вандеробо-масай, в первый и последний раз выполнявший обязанности ружьеносца. Под третьим расположился Дед-он был весь обвешан ружьями, и голова антилопы лежала рядом с ним, подобно какому-то черному символу. Мы с М'Кола продолжали медленно и с трудом продвигаться по длинному каменистому склону, потом вышли на соседний луг, кое-где поросший деревьями, пересекли его и увидели длинное поле, с краю усеянное крупными камнями. Посреди этого поля след совсем затерялся, и мы кружили на месте около двух часов, прежде чем снова нашли брызги крови.
Отыскал их Дед возле камней, в полумиле от нас. Он пошел туда, рассудив по-своему, куда должен был деваться самец. Да, наш Дед оказался настоящим охотником!
Мы очень медленно одолели еще милю по твердой каменистой почве, а потом застряли окончательно. На твердом грунте следов не оставалось, а крови нигде не было. Каждый высказывал свои предположения насчет того, куда направился эверь, но путей было слишком много. Нам не везло. — Ничего не выйдет, — сказал М'Кола.
Я сел отдохнуть в тени большого дерева. Здесь я мог расправить усталую спину, мне было прохладно, как в воде, и ветерок холодил кожу сквозь взмокшую рубашку. Я не переставал думать о самце. Лучше бы уж я промахнулся! А то ранил и не сумел выследить. Должно быть, он уходит сейчас все дальше и дальше. Ведь он ни разу не обнаружил намерения повернуть назад. Вечером он издохнет, и его сожрут гиены. Или, еще того хуже, набросятся на живого, перегрызут ему поджилки, потом вырвут внутренности… Первая же гиена, напав на кровавый след, не успокоится, пока не нагонит раненого зверя. Потом она начнет скликать остальных… Я ругал себя последними словами за то, что ранил, но не добил антилопу. Я со спокойной душой убивал всяких зверей, если мне удавалось сделать это без промаха, сразу: ведь всем им предстояло умереть, а мое участие в «сезонных» убийствах, совершаемых каждый день охотниками, было лишь каплей в море. Да, совесть моя молчала, когда я убивал зверей наповал. Мы съедали мясо и забирали шкуры и рога. Но этот самец черной антилопы причинил мне немало терзаний. Кроме всего прочего, мне очень хотелось добыть его. Хотелось мучительно-я даже себе самому не сознавался, насколько сильно мне этого хотелось, но игра была проиграна. Удобный момент был в самом начале, когда самец упал, а мы этот момент упустили. Впрочем, нет-наилучшая возможность, какую только может пожелать охотник, представилась мне, когда нужно было стрелять, а я послал пулю наугад. Это была грубейшая ошибка. Я сделал подлость, прострелив ему брюхо. Вот что бывает, когда человек слишком уверен в себе и пренебрегает чем-либо, без чего нельзя довести дело до конца. Ну что ж, мы потеряли этого самца. Во всем мире вряд ли можно было найти собаку, которая выследила бы его сейчас, в такую жару. И все же ничего другого не оставалось. Заглянув в словарь, я спросил у Деда, есть ли на шамбе собаки.
— Нету, — ответил Дед. — Хапана.
Мы описали большой круг, а местных проводников я послал на поиски в другую сторону. Но мы не нашли ничего-ни следов, ни крови, и я сказал М'Кола, что пора возвращаться. Проводники отправились за мясом убитой самки. Итак, мы признали себя побежденными.
Мы с М'Кола, а за нами и все остальные по самому солнцепеку пересекли открытую равнину, потом сухое русло и очутились в благодатной тени леса. Мы шагали по тропе, кое-где расцвеченной солнечными пятнами, и напрямик, по ровному пружинистому настилу, как вдруг увидели в какой-нибудь сотне шагов от себя целое стадо черных антилоп, которые неподвижно стояли меж деревьев, глядя на нас. Я оттянул затвор и стал высматривать лучшую пару рогов. — Думи, — прошептал Гаррик. — Думи кубва сана! Я взглянул туда, куда он указывал. Там стояла очень крупная самка, темно-каштановая, с белыми отметинами на морде, белым брюхом, могучая, с красиво изогнутыми рогами. Она стояла боком, повернув голову, и разглядывала нас. Я внимательно оглядел всех антилоп. Одни только самки. Должно быть, это то самое стадо, в котором я подранил самца, — оно перевалило через холм и снова собралось здесь.
— Пошли в лагерь, — сказал
Когда мы тронулись, антилопы побежали и перескочили тропу впереди нас. При виде каждой хорошей пары рогов Гаррик повторял: «Самец, бвана, большой, большой самец! Стреляй, бвана. стреляй же, скорее!» — Все самки, — сказал я, когда стадо в страхе промчалось по обрызганному солнцем лесу и скрылось из виду. — Да, — согласился М'Кола.
— Дед! — позвал я. Он подошел.
— Пусть Гаррик понесет голову антилопы, — сказал я.
Дед опустил свою ношу на землю.
— Нет! — запротестовал Гаррик.
— Да! — возразил я. — Понесешь, черт тебя побери! Мы продолжали путь через лес к лагерю. Настроение у меня было прекрасное. За весь день я ни разу не вспомнил о куду. А теперь мы возвращались туда, где они ждали меня.
Обратный путь показался мне очень долгим, хотя обычно, когда возвращаешься другой дорогой, время проходит незаметно. Я смертельно устал, голову сильно напекло, и от жажды все у меня внутри пересохло. Но неожиданно в лесу стало прохладнее. Солнце спряталось за облака. Мы вышли из лесу, спустились на равнину и увидели колючую изгородь. Солнце было уже скрыто грядой облаков, а скоро и все небо заволокли зловещие тучи. Я подумал, что сегодня, быть может, последний ясный и жаркий день. Такая жара не часто бывает перед дождями. Сначала я сказал себе: «Вот если б прошел дождь, но почва сохранила бы следы! Тогда мы могли бы охотиться за этим самцом без помех». Но, поглядев на тяжелые, мохнатые облака, которые быстро покрыли все небо, я вспомнил, что нужно еще догнать своих, а потом на машине одолеть десять миль по черным землям до Хандени, и решил ехать сейчас. Я указал на небо.
— Плохо, — сказал М'Кола.
— Поедем в лагерь бваны М'Кубва?
— Хорошо. — Потом, энергично одобряя мое решение, он добавил:
— Н'дио! Н'дио!
— Едем! — решил я.
Добравшись до хижины за колючей изгородью, мы быстро сняли палатки. Нас здесь ждал гонец из прежнего лагеря, он принес мою москитную сетку и записку, написанную моей женой и Стариком перед отъездом. В записке они желали мне удачи и сообщали только, что выезжают. Я напился воды и, присев на бачок с бензином, взглянул на небо. Нет, рисковать было нельзя. Если дождь застигнет нас здесь, мы, вероятно, не сможем даже выбраться на дорогу. Если он застигнет нас в пути, мы не попадем на побережье до конца дождливого сезона. Об этом мне еще раньше в один голос твердили австриец и Старик. Нужно было ехать.
Итак, решено. Ни к чему больше думать о том, как мне хотелось бы остаться. Усталость помогла мне решиться. Африканцы стали грузить все в машину и снимать куски мяса с палок, натыканных вокруг кострища. — Ты не хочешь есть, бвана? — спросил у меня Камау.
— Нет, — ответил я. Потом добавил по-английски:
— Я слишком устал.
— Все-таки поешь, ты голоден.
— Потом, в машине.
Мимо прошел М'Кола с грузом, его широкое плоское лицо снова было бесстрастно. Оно оживало лишь во время охоты или от какой-нибудь шутки. Отыскав у костра кружку, я велел М'Кола принести виски, и его каменное лицо у глаз и рта раскололось в улыбке. Он вынул флягу из кармана. — Лучше с водой, — сказал он.
— Ах ты черномазый китаец!
Люди работали быстро, а из хижины вышли две женщины и остановились поодаль-поглядеть, как мы укладываем вещи в машину. Обе были красивы и хорошо сложены, обе застенчивы, но любопытны. Римлянин еще не вернулся. Мне было очень неприятно уезжать, не простясь, не объяснив ему причины отъезда. Он мне нравился, этот Римлянин, я питал к нему глубокое уважение. Я пил виски с водой, засмотревшись на две пары рогов куду, прислоненных к стене «курятника». Рога плавными спиралями поднимались над белыми, хорошо очищенными черепами и, расходясь в стороны, делали изгиб, потом другой, а концы у них были гладкие, словно выточенные из слоновой кости. Одна пара имела меньший размах и была повыше. Другая, почти столь же высокая, была шире и толще. Их темно-ореховый цвет ласкал глаз. Я прислонил спрингфилд к стене между этими рогами, и концы их оказались выше дула. Когда мимо проходил Камау, я попросил его принести фотоаппарат и постоять около рогов, а сам сделал снимок. Потом Камау перенес головы к машине, по одной-такие они были тяжелые.
Гаррик, важный, как индюк, разговаривал с женщинами. Насколько я мог понять, он предлагал им наши пустые бензиновые бачки в обмен на что-то. — Иди сюда, — крикнул я ему. Он подошел, все с тем же наглым и самоуверенным видом.
— Слушай, — сказал я ему по-английски. — Если до конца поездки я не вздую тебя, это будет чудом. А уж если стукну, то выбью все зубы, можешь не сомневаться. Вот и все.
Он не понял слов, но тон мой делал их яснее любой фразы из словаря. Я встал и жестом объяснил женщинам, что они могут взять себе бачки и ящики. — Полезай в машину, — сказал я затем Гаррику. — В машину! — повторил я, когда он захотел сам отдать женщинам один из бачков. Он повиновался.