Зеленые листы из красной книги
Шрифт:
Саша вышел в прихожую. Мы обнялись. Не отпуская меня, он подтолкнул в комнату. За столом сидел Сурен.
— Вот тебе и начальник зубров, — произнес Саша. — Ему тоже надо знать… Повтори, дорогой, все, что сказал нам.
Я взял из рук Кати чашку с чаем, посмотрел на блестящий медный самовар, такой уютный со своими медалями, с тихим шумом. Сурен согнулся и, засунув ладони меж колен, значительно посмотрел на меня.
— Вот какая ситуация. Мы только что навалились на станицу Ильскую и окрестные горы. По сообщениям разведки, именно там находился штаб улагаевского партизанского полка, как они
Главным и Скалистым хребтами далеко на восток, чтобы соединиться с отрядами Шкуро, Козликина и Хвостикова уже на Зеленчуках и восточнее. Знатоки горных троп у них отыщутся.
И выжидающе посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом.
— Значит, район Гузерипля, Киша и Умпырь — зона их продвижения? Никак не минуют.
— Вот именно. Это я и хотел сказать. А вы собрались ехать к волку в пасть.
— А вы? — Теперь я смотрел на него с ожиданием.
— Мы завтра выступаем в Даховскую. Одна сотня из Лабинска попробует оседлать Большую Лабу и пробиться в Преградную. Там тоже сборище бело-зеленых. Но что такое одна сотня! Бело-зеленым совсем не трудно просочиться сквозь такое реденькое заграждение.
— Как я понимаю, война в самом заповеднике? Вокруг нас?
— Слушай, Андрей, — сказал вдруг Саша. — Почему бы Дануте с Мишанькой не пересидеть у нас это тревожное время?
— Неужели в Псебае им опасно?
— А ты как думаешь? Вспомни Чебурнова.
Я вспомнил. И пощечины, что дала ему Данута, тоже вспомнил. Но оставить родителей одних, наше хозяйство, корову, огород, сад — все, что позволяет нам жить безбедно в это голодное и тревожное время?! Весна, самая работа. И все же… Подумав, я сказал:
— Хорошо, она приедет. Через неделю. Мы успеем посадить огород, кукурузу, привезем старое сено с лугов. Я ведь отсюда собрался было в горы!
— А поедешь домой, — твердо сказала Катя, — и привезешь жену и сына сюда. Тогда — в горы или куда там… Тебе ясно?
— Да, Катя. Еду домой. Скажу Шапошникову, чтобы и он не торопился в Гузерипль.
Теперь мне было не до чая. Уже прощаясь, я спросил Сурена:
— Наш Борис Задоров… Никаких известий?
— Из тифозного корпуса армавирской больницы его выписали. И вместе с другими выздоравливающими отправили в Пятигорск. Там формировались части на фронт. Похоже, ушел и он.
И виновато посмотрел на меня.
Бурный водоворот событий, в которых человек — песчинка, затянул нашего Бориса. Надежда на его скорое возвращение не оправдалась.
От Кухаревичей я отправился к Шапошникову.
Христиан Георгиевич мрачно выслушал меня. Сел и задумался.
— Быть по сему, — заявил он. — Гузерипль отпадает. А вот Умпырь… Я поеду с тобой. Наше главное стадо на Умпыре. Собираемся. И скорее в Псебай! Там решим, как действовать дальше.
К концу второго дня мы были в Псебае. Кожевников слонялся по нашему двору. Винтовка его стояла у входа в сарай.
— Вчерась Семку Чебурнова видели здеся, — сказал он, прежде чем поздороваться. — И чужих людей в лесу Дело опасное, Андрей.
Мы с Шапошниковым переглянулись.
— Я поночую у вас, — еще сказал Василий Васильевич. Данута уже два дня не выходила на улицу. Выглядела она необычайно собранно. Но взгляд выдавал и ее растерянность. Уж очень грозные события! Боялась за сына, за всех нас.
Отец решительно позвал меня в спальню. Мама устало привалилась к подушке. Лицо ее тревожно подергивалось.
— Тебе, Дануте и внуку надо немедленно уезжать отсюда, — сказал отец и посмотрел на маму
— Да, Андрюша. Сегодня, прямо вот сейчас, — быстро проговорила она. — Этот ненавистник что-то готовит против вас. Их много. И откуда только взялись на нашу голову!
— А вы? Как оставить вас?
— Нас не тронут. Кому мы нужны?
— Но огород, хозяйство? Я хотел помочь, а уж потом…
— Положись на нас, сынок. Пройдет гроза, и мы потихонечку… Да и вы скоро вернетесь. А нет, так соседи помогут. Уезжайте, ради бога! Так неспокойно на душе.
Ну что ты смотришь на меня! — Отец вдруг прикрикнул: — Василий Васильевич сам предложил, он больше знает. Час на сборы! Все! Разговор окончен!
Никогда не прощу себе, что дался на уговор, что не увез за собой всех! Понимаю, в тот день родительский приказ оказался спасительным для Дануты, сына, может быть, и для меня. Но все, что произошло дальше… Никогда не забудется!
Часов в одиннадцать, в полной темноте, от нашего двора отъехала коляска. Молчаливая и замкнутая Данута придерживала на коленях головку уснувшего Мишаньки. За коляской верхами следовали пятеро с винтовками наготове: двое Никотиных, мы с директором заповедника и Кожевников. Кони тихо миновали станицу и рысью пошли с горки на Лабинск.
Утром были в городе, но не остановились. Коням дали передышку только в укрытой степной долине Чохрака, а к вечеру уже находились в Майкопе.
Данута облегченно вздохнула. В стенах двухэтажного дома, рядом с Катей, она не боялась за сына.
Обратно мы с Шапошниковым решили ехать утром. Ночь казалась невероятно долгой. Я словно предчувствовал, какая эта страшная ночь… Чуть свет оседлали коней, попрощались с Данутой, Катей — и в путь. Очень спешили. Кони прямо стелились по дороге, им давали самый короткий отдых. В Псебай прибыли часа в три пополудни. У бывшего княжеского дома нас остановил знакомый.
— Беда, Андрей Михайлович, — сказал он. — Поспешайте.
Холодный пот выступил на лбу. Мы пришпорили уставших коней.
Возле нашего дома стояли люди, вполголоса переговаривались. Немногие заходили во двор, подымались на крыльцо. Жуткое ощущение непоправимости сдавило сердце.
Я соскочил с коня. Люди расступились. Ноги отказывались идти в дом. И первое, что я увидел, — кровь на полу горницы. Отец и мать лежали рядом…
Шапошников поддержал меня, усадил. На моих глазах родителей накрыли простынями.