Зеленый берег
Шрифт:
— Вставай, Гаухар, в школу опоздаешь.
Гаухар открыла глаза, будто и не засыпала. Взглянув на часы, заторопилась:
— Оказывается, день белый!
— Зато отдохнула.
— Плохо. Голова будто каменная.
— Ничего, понемногу наладится сон, — успокаивала Забира. — А сейчас напейся чайку — вот и прояснится в голове. Иди умывайся, я налила в кумган теплой воды.
Через какие-то полчаса Гаухар вышла на улицу. Буран утих, посветлело. Только гребнистые сугробы напоминали о ночной метели. Приятно было ощущать, как ноги, обутые в теплые валенки, погружаются в мягкий, пушистый снег. О вчерашнем тяжелом дне не хотелось
8
Ни вчера и ни сегодня, а спустя какое-то время Гаухар стала по-настоящему приходить в себя. Время, хоть и не спеша, все же исцеляло ее. Этому помогало общение Гаухар с детьми. Она радовалась тому, что ее теперь опять тянуло в класс. И ребята, как прежде, оживлялись, увидев в дверях учительницу. Происходило, как бы второе их знакомство с Гаухар. Она и этому была рада, верила, что ее искренность, сердечность вернут расположение ребят.
Этот процесс «вторичного сживания», как Гаухар говорила себе, совпал с декабрьскими «поворотами», когда затяжные темные ночи стали убывать во времени, а дни начали удлиняться. Светлых часов становилось все больше, и этот свет как бы проникал в душу Гаухар; с надеждой она ждала весенних ручьев, которые должны освежить ее сердце.
Теперь Гаухар с прежним, вернувшимся увлечением торопилась по утрам в школу. Во время уроков чувствовала подъем, на щеках у нее играл румянец. Она и в учительской держалась более общительно.
Давно установлено, что восприимчивость и активность учеников на занятиях, даже их резвость на переменах во многом зависят от настроения, от внешнего вида преподавателя. Гаухар знала это и радовалась, что у нее появилось желание следить за собой; Она чувствовала прилив сил и бодрости, когда наблюдала за игрой ребят, слушала ил звонкие, возбужденные голоса.
Ей и раньше доставляло особое удовольствие смотреть на неразлучных друзей — на девочку Зилю и на мальчика Акназара. Они сидели рядышком на первой парте, как усадила их прежняя учительница Лямига. В играх они всегда были вместе, и Гаухар ни разу не замечала, чтоб ребята ссорились. Акназар трогательно покровительствовал Зиле, не давал ее в обиду. Перед болезненным кризисом своим Гаухар не успела как следует познакомиться с их домашним бытом. Она знает только, что Акназара растит мать, а отца мальчика, кажется, не видел никогда, — во всяком случае, не помнит его. У Зили мать и дедушка, отец погиб от несчастного случая на стройке. Живут ребята по соседству, часто бывают друг у друга.
Теперь Гаухар с обостренным вниманием вновь присматривается к маленьким друзьям. Что-то изменилось у них, Зиля всегда была хохотушкой, и Акназар любил смешить ее, вероятно, ему нравились серебристые переливы в смехе девочки. И вот Зиля почему-то редко стала смеяться, все чаще задумывается. Эта перемена как бы повлияла на Акназара. Он хмурится, иногда грубит ребятам, того гляди полезет в драку, чего за ним не водилось раньше. Правда, не замечается, чтобы Зиля и Акназар ссорились между собой. Но их разъединяет какая-то невидимая перегородка. Что это — возрастное изменение в характерах или появились другие причины? На этот вопрос Гаухар не могла ответить себе. Следуя своей привычке, она решила: «Непременно схожу на квартиру к ребятам. Нельзя упускать время».
Но
Гаухар с понимающей улыбкой слушает эти откровения. Ей понятна восторженность девушки. Когда-то и сама Гаухар видела жизнь только в розовом свете. Увы, с тех пор многое изменилось… Дай-то бог, чтоб трагические перемены не случились у Миляуши.
В один из зимних дней на витринах городка Зеленый Берег появились афиши, извещавшие, что прибыли на гастроли артисты Казанской филармонии и дадут несколько концертов. Среди выступающих — довольно известный в Татарии певец Алчын Лукман, обладатель не сильного, но хорошо поставленного, приятного по тембру драматического тенора.
Когда-то Гаухар с мужем частенько ходили в театр, чтоб послушать Алчына Лукмана. Им посчастливилось даже познакомиться с ним. По случаю какого-то семейного торжества их пригласил в гости один из друзей Джагфара, неизменный театрал. Почетное место за столом было отведено Алчыну Лукману. Подвыпив, актер много и занятно говорил, не отказывался и петь. В комнате голос его звучал гораздо сильнее, чем в театре. Некоторые женщины томно вздыхали и не скупились на обещающие взгляды, обращенные к певцу.
Конечно, были и музыка, и танцы. Алчын неожиданно пригласил Гаухар. Она смутилась, вопросительно посмотрела на мужа, тот ответил легко кивком. Алчын танцевал превосходно, лицом и манерами был приятен, только ростом низковат. Надо признаться, Гаухар чувствовала себя празднично и несколько победно взглядывала на других женщин. Все же от приглашения на второй танец с Алчыном отказалась, сославшись на усталость.
Когда возвращались домой, Джагфар посмеивался над женой:
— Все же не много надо, чтобы вам, женщинам, вскружить голову. Карлик актер пользовался успехом.
— Это ко мне не относится, — возразила Гаухар. — Мне нравится его пение, ну, и танцевать с ним легко.
В остальном — ничего особенного. А глазки у него даже неприятные, какие-то масленые.
Но Джагфар продолжал посмеиваться: — Ладно, ладно, знаем мы, как «ничего особенного»…
Но впоследствии он даже не упоминал никогда имени Алчына. Если доводилось слушать его пение по радио, то или усмехался иронически, или оставался подчеркнуто равнодушным.
Но Гаухар дважды встречалась с Алчыном на концертах. После своего выступления, в антракте, артист обычно выходил в фойе, видимо из желания показаться публике, неизменно баловавшей его. Именно в фойе Гаухар и повстречала Алчына. Он оба раза узнавал Гаухар, раскланивался, как с хорошей знакомой, вступал в разговор, даже набивался проводить ее домой. Гаухар, смеясь, отвечала: «Если будете провожать замужних женщин, ни вам, ни мне проходу не дадут». На этом их знакомство и кончилось.