Зелёный Феникс
Шрифт:
Но Кукушонок очень устал. В городе было так много камня и так мало дерева.
Глава IV
Некогда было думать о Меллонии, о том, как она явилась к нему из прошлого, зеленоволосая девушка, задающая множество бесцеремонных вопросов, взрослый ребенок и одновременно юная женщина, совсем не изменившаяся, только уже не надеющаяся на встречу с другим Скакуном, другим Бонусом Эвентусом и другим Энеем. Она не утратила ни любопытства, ни красоты, но потеряла веру.
Сейчас нужно было позаботиться о Кукушонке.
За большим очагом находилась деревянная лестница, ведущая на второй этаж и галерею. Там, за дверью, навешенной на стержень, была небольшая
Шел пятый и самый тяжелый день, который Кукушонок проводил вдали от своего дуба в Вечном Лесу. Этот день мог стать последним. Болезнь началась на второй день. На третий Асканий решил взять отряд воинов, захватить Круг дриад и вернуть мальчика в дерево. Но Кукушонок отговорил его:
– Они услышат ваши шаги, подожгут дерево и погубят маму.
Голос у него был слабый и утомленный, но в нем чувствовался сильный характер. Ни разу он не захныкал и не пожаловался.
– Чем я могу помочь тебе, Кукушонок?
– В мамином свитке о троянской войне говорится о боге Пеоне, врачевавшем раненых олимпийцев.
– Я уже принес ему в жертву шесть овец и двенадцать белых петухов. А каких местных богов ты знаешь?
– Только Румину, но это богиня Волумны. На нее нельзя надеяться. Придется просто ждать.
Бабушка Аскания и Кукушонка Афродита являлась богиней любви, а не здоровья, но на тот случай, если она, зная бога, способного исцелить от этой болезни, решит вступиться за своих внуков - больного и тревожащегося за него, Асканий придумал такую молитву:
– Бабушка, я редко прихожу в твое святилище и был влюблен всего лишь один раз, но не переноси мои грехи на Кукушонка. Он хороший мальчик, похожий на своего отца. Помоги ему, и я сделаю все, что ты ни попросишь. Даже женюсь.
Никому, кроме Алкиноя, научившегося своему ремеслу еще в Трое, и юного Мелеагра, рассказавшего Асканию о смерти Энея во время стычки с рутулами, не разрешалось входить в комнату к Кукушонку. Мелеагр был хрупким невысоким юношей, игравшим на лире не хуже фавна. У него недоставало сил, чтобы сражаться мечом, но с кинжалом он управлялся с такой же ловкостью, с какой работали троянские воришки-карманники. Как-то очнувшись, Кукушонок попросил:
– Мама всегда пела мне, когда я болел. Спой мне, Асканий. Что-нибудь грустное, но не слишком.
– У меня голос, как у жабы. Но я знаю человека, который поет, как соловей, и играет на лире.
Мелеагр боготворил Энея. Он принес лиру, подошел к постели Кукушонка и посмотрел на мальчика с нежностью и благоговением, так, как может смотреть лишь тот, кто потерял брата, Эвриала, и кто хорошо понимает, какие чувства сейчас испытывает Асканий.
– Спой для него, - попросил Асканий.
Мелеагр запел:
В сети поймай на заре
Ты голубого дельфина.
День подержавши в плену,
Освободи на закате,
Чтобы удачу принес
Он рыбакам невезучим.
– Но для нас утро еще не закончилось, - поспешил добавить Мелеагр, - и мы еще поймаем много дельфинов. Может, и вместе с тобой.
Кукушонок слабо улыбнулся:
– Спасибо, Мелеагр. Ты научишь меня пользоваться кинжалом, когда я поправлюсь? Я хочу попадать в дупло с пятидесяти шагов. В дерево Волумны.
– А ты научишь меня жить в лесу. Находить пищу, ловить рыбу и зверей.
– Рыбу ловят сетью. Что касается зверей, надо различать, кто друг, а кто враг. Из змей и куниц получается хорошее жаркое. Никогда не лови кротов. Дружи со львами или же не попадайся им.
– А медведи?
– Кукушонок закрыл глаза.
– Приходи попозже, Мелеагр, - сказал Асканий.
– Я думаю, твое пение помогло ему.
Оно подбодрило, но не придало сил. Кукушонок продолжал чахнуть, бледнеть, терять в весе, как дерево, сбрасывающее листья и съеживающееся перед приходом зимы.
Асканий был очень нетерпелив. Он без всякой надобности бегал вверх и вниз по лестнице за пищей, одеялами, чашами с водой, успевая при этом приносить в жертву овец и петухов. (Алкиноя он выгнал, грубо сказав ему: "Я все сделаю сам. Я знаю о богах больше, чем ты".)
Теперь, на пятый день, оставалось только ждать. Асканий чувствовал себя таким же изможденным, как сам Кукушонок, который лежал в полузабытьи в постели, бледный и маленький. Одеяло сбилось, и стало видно его худое тело с выпирающими костями. Асканий и сам почти не спал эти пять дней. Он сидел на кровати, держа Кукушонка за руку, и как-то незаметно для себя растянулся рядом с ним и уснул полным кошмаров сном, хотя и слышал, как во дворе кричит осел, как шаркают ногами слуги, неся дрова в большой очаг в зале, как взволнованно переговариваются люди, потерявшие своего царя и теперь стоящие под окном в ожидании новых сообщений о царском сыне. Ему казалось, что он пытается выбраться из глубокой ямы, заполненной сухими осенними листьями, хочет ухватиться за корни, но вместо них руки сжимают ломкие листья, и он никак не может приблизиться к поверхности, откуда доносится приглушенный голос, произносящий какие-то слова, которые ему не удается разобрать. Наконец, медленно и мучительно цепляясь за земляные стены, он выбирается наверх, просыпается и видит ту, чей голос он слышал во сне.
На другой стороне кровати сидела Лавиния. В одной руке она держала чашу, изображавшую баранью голову, другой поддерживала Кукушонка и уговаривала выпить ее содержимое:
– Это поможет тебе, Кукушонок.
– Меня будет тошнить.
– Попробуй. Ты этого не пил. К тебе сразу вернутся силы.
– Кто ты?
– Та, которая очень хочет, чтобы ты поправился.
Кукушонок стал пить.
Гнев обрушился на Аскания, как сноп искр из раздуваемого ветром костра. Лавинии, как и любой другой женщине, запрещалось приходить на мужскую половину без спроса, а она пришла, и пришла именно теперь, когда Кукушонок болен, - это не просто неприлично, это недопустимо. И что это за пузырящаяся зеленая жидкость в чаше?