Зеленый Марс
Шрифт:
Но вне стен купальни, будто стараясь держать под контролем столь взрывоопасные силы, они начинали общаться крайне официально, девчонки с мальчишками сбивались в стаи, которые часто играли независимо друг от друга. Так что поцелуи в раздевалке были чем-то новым и серьезным, как и выражение превосходства, которое Ниргал прочел на лицах Джеки и Дао, будто они знали нечто неизвестное ему – в некотором смысле так оно и было. Это причиняло боль: то, что он знал об этом, и то, что оставался в стороне. И он не был так уж невежественен, он был уверен, что они лежали друг с другом, заставляя друг друга кончать. Они были любовниками, они выглядели как любовники. Его красивая, смеющаяся Джеки больше не принадлежала ему. Хотя на самом-то деле – не принадлежала никогда.
Следующие
Так что он был там, когда они заговорили о болезни Саймона, отца Питера. Этот спокойный человек большей частью отсутствовал, проводя время в экспедициях с Энн, матерью Питера. Оказалось, что у него нечто, называющееся хроническим лейкозом. Влад и Урсула заметили, что Ниргал слушает, и попытались сделать вид, что все не так уж плохо, но он чувствовал, что от него скрывают правду. Кроме того, он поймал их странные изучающие взгляды. Позже, когда он добрался до своей комнаты и лег, включив планшет, он нашел «Лейкемию» и прочел фрагмент из начала статьи. Потенциально смертельное заболевание, обычно поддающееся лечению. Потенциально смертельное заболевание – шокирующая формулировка. Он беспокойно ворочался в ту ночь, вплоть до самого рассвета, начавшегося щебетом птиц, мучимый снами. Умирали растения, умирали животные, но люди не умирали. Хотя люди были животными.
На следующую ночь, чувствуя странную опустошенность, он снова остался со взрослыми. Влад и Урсула уселись на пол рядом с ним. Они сказали ему, что Саймону поможет трансплантация костного мозга и что у него с Ниргалом одна и та же редкая группа крови. Такой не было ни у Энн, ни у Питера, ни у кого из братьев и сестер Ниргала, родных и двоюродных. Он наследовал эту группу от своего отца, но даже у него она была немного другой, не совсем такой же. Всего убежища населяло порядка пяти тысяч человек, а такой тип крови, как у Саймона и Ниргала, встречался у одного человека на миллион. Они спросили, пожертвует ли он немного своего костного мозга?
Хироко была там же, в общей комнате, и наблюдала за ними. Она редко проводила вечера в деревне. Ниргалу не нужно было смотреть на нее, чтобы знать, о чем она думает. Они были созданы, чтобы давать, так она говорила всегда, а это стало бы самым великим даром. Актом чистой зеленой силы.
– Конечно, – ответил он, обрадовавшись такой возможности.
Госпиталь располагался за купальней и школой. Он был меньше школы, там было всего пять коек. Саймона положили на одну, а Ниргала на другую.
Старик улыбнулся ему. Он не выглядел больным, просто старым. Фактически, точно таким же, как и все древние. Он вообще мало говорил и сейчас тоже сказал лишь: «Спасибо, Ниргал».
Ниргал кивнул. Но, к его удивлению, Саймон продолжил:
– Я ценю то, что ты делаешь. Тебе будет больно еще неделю или две после операции, и боль будет исходить прямо из кости. На такое трудно решиться ради кого-то.
– Только не тогда, когда это действительно нужно, – ответил Ниргал.
– Ну что ж, это подарок, за который я, конечно же, постараюсь отплатить.
Влад и Урсула укололи руку Ниргала шприцом, введя анестетик.
– Вовсе не обязательно проводить обе операции одновременно, но мы решили, что это хорошая идея, чтобы вы встретились тут. Друзьям легче выздоравливать вместе.
Так они стали друзьями. После школы Ниргал шел в госпиталь, Саймон выходил ему навстречу, они отправлялись по дороге через дюны на пляж. Там они смотрели на волны, тревожившие белую поверхность, поднимающиеся и опадающие над отмелью. Саймон был гораздо молчаливее всех, с кем Ниргал когда-либо проводил время. Это было немного похоже на молчание в ближнем окружении Хироко, которое никогда не кончалось. Сначала Ниргал чувствовал себя неловко, но потом понял, что так у него появляется время, чтобы хорошенько все обдумать. Чайки кружили под куполом, крабы зарывались в песок,
Саймон был еще слаб и становился все слабее. Было сложно не воспринимать это как своего рода моральное поражение. Ниргал никогда не болел, и сама концепция болезни была ему отвратительна. Такое случалось только со стариками. И даже им можно было помочь антивозрастной терапией, которую проходили все по достижении определенного возраста, так что никто не умирал. Умирали только растения и животные. Люди тоже были животными, но они изобрели медицину. Ночью, мучимый всеми этими противоречиями, Ниргал прочитал со своего планшета полную статью о лейкемии, хотя она и была длинной, словно целая книга. Рак крови – белые кровяные тельца распространялись из костного мозга и переполняли систему, атакуя здоровые органы. Саймону делали химио- и лучевую терапию, запускали в кровь псевдовирусы, чтобы убивать белые кровяные тельца, пытались заменить больной костный мозг костным мозгом Ниргала. Кроме того, Саймон теперь проходил антивозрастную терапию трижды в неделю. Ниргал прочитал и об этом. По сути, речь шла о поиске геномных расхождений, когда найденные поврежденные хромосомы заменялись так, чтобы больше не происходило ошибок в делении клеток. Но множеству введенных в организм клеток-восстановителей было сложно проникнуть внутрь кости, и в случае с Саймоном островки канцерогенного костного мозга оставались там после каждого сеанса. У детей шансы на выздоровление были выше, чем у взрослых, так говорилось в статье про лейкемию. Но с антивозрастной терапией и заменой костного мозга Саймон должен был обязательно выздороветь. Это был просто вопрос времени и количества трансплантаций. В конце концов лечение побеждало все.
– Нам нужен биореактор, – сказала Урсула Владу. Они работали над преобразованием в реактор одного из эктогенных баков, наполняя его пористым животным коллагеном и дополняя клетками из костного мозга Ниргала в надежде сгенерировать массу лимфоцитов, макрофагов и гранулоцитов. Но у них не получалось заставить циркулирующую систему работать правильно, или, может быть, дело было в межклеточном веществе, они и сами не знали. Ниргал оставался их живым биореактором.
По утрам Сакс обучал детей химии почв, когда был учителем. И даже иногда выводил их из классной комнаты работать в почвенных лабораториях, где они вводили биомассу в песок, а потом тележками свозили его в теплицы на берегу. Это была интересная работа, но Ниргал воспринимал ее словно в полусне. Краем глаза он замечал Саймона, который упрямо прогуливался снаружи, и тут же забывал обо всех своих делах.
Несмотря на лечение, Саймон шел медленно и неловко. Фактически он еле плелся, с трудом переставляя не сгибающиеся в коленях ноги. Однажды Ниргал догнал его и встал рядом на последней дюне у самого пляжа. Кулики бегали туда-сюда по влажной отмели, преследуемые белыми полотнищами пенящейся воды. Саймон указал на стадо черных овец, пощипывающих траву между дюнами. Его рука поднялась, словно бамбуковая перекладина. Дыхание овец оседало в траве морозными облачками.
Саймон сказал нечто, чего Ниргал не уловил: старик уже с трудом шевелил губами, и некоторые слова ему было сложно произносить. Возможно, это делало его еще более тихим, чем обычно. Он попытался снова и снова, но, как бы он ни старался, Ниргал не мог понять, что он говорит. Наконец, Саймон оставил попытки и пожал плечами. Они стояли, глядя друг на друга, немые и беспомощные.
Когда Ниргал играл с другими детьми, они одновременно и принимали его в игру, и сохраняли дистанцию, а его мысли метались по кругу. Сакс даже сделал замечание по поводу его отсутствующего вида на уроке.
– Концентрируйся на моменте, – сказал он, заставляя Ниргала вслух читать циклы круговорота азота или погружать руки глубоко во влажную черную почву, с которой они работали, учась правильно замешивать ее, разрывая длинные нити цветущих диатомных водорослей, а также грибы, лишайники, тину и все невидимые микробактерии, которые росли на них, чтобы равномерно распределить все это между заскорузлыми комьями песка.