Зеленый папа
Шрифт:
— Подумайте, что он говорит! Называет меня воровкой!
— Да, воровка, — ты украла мой покой, мое сердце! Подставь мордочку!
— Ах, оставьте, дон Паскуалито, на нас смотрят. Вы же алькальд.
— Мордочку…
— Никакой мордочки, даже если была бы вашей свинкой!
— Тогда клювик…
— Я вам не птица… чтоб иметь клювик…
— Один поцелуй…
— С удовольствием: один чистый поцелуй на высоком лбу.
— Чистый не хочу…
— Потом я сделаю все, как вам захочется, а сейчас идем танцевать. Я не люблю по праздникам в углы забиваться, тем
— Завтра… — Они уже кружились в танце. Телеграфист Поло Камей довольно долго танцевал с другой циркачкой. Он отбил ее у одного из Самуэлей. Ей нравилась гитара, но мало-помалу, с той легкостью, с какой женщины верят словам мужчины, говорящего о любви, она очаровалась другими струнами, натянутыми меж телеграфных столбов над землей, — они ведь почти как гитарные.
Камей оставил свою подругу на попечение коменданта, который пригласил их выпить по рюмочке.
— Побудьте с ней, я тотчас вернусь, — сказал телеграфист. В его голове созрел план, как сделать шах и мат этой плутовке, и он пошел отыскивать Хувентино Родригеса. Тот говорил с доньей Лупэ, супругой Хуанчо Лусеро.
Когда Поло Камей вернулся за своей милой, комендант не хотел отпускать ее, однако, получив от нее обещание вернуться и дотанцевать с ним вальс, который отстукивала маримба, уступил и решил подождать. Но тут явился Росалио Кандидо Лусеро и позвал его слушать игру одного из Самуэлей.
— Ах, ах… — При словах Камея у циркачки разгорелись глазки, вся она так и встрепенулась. — Ах, совсем как тот миллионер, который завещал наследство этим сеньорам…
— А вы, однако, любите щекотку…
— Откуда вам знать? Фу, пошляк, не смейте так говорить!
— Кто любит щекотку, у того всегда пушок над губой, а у вас такой соблазнительный ротик.
— Нет, нет, поговорим о другом. Расскажите подробнее об этом сеньоре. Может, он миллионер, а не школьный учитель?
— Все возможно… Швей, тот и вовсе был бродягой, когда шлялся по плантациям, продавая портняжный приклад, и хохотал яростно и пронзительно, словно лаял. Издали слышно было.
— Вы тоже слышали?
— Я — нет, люди слышали.
— И оказался таким богачом…
— Потому-то я думаю, что и этот сеньор… Я, конечно, не беру на себя смелость утверждать, и, если бы не моя профессия… Но…
— Расскажите, или вы мне не доверяете?..
— Я получил очень странные послания на его имя, телеграммы, в которых его запрашивают, не собирается ли он продавать ценности и акции, которые, вне всякого сомнения, ему принадлежат…
— Откуда его запрашивают?
— Из Нью-Йорка. А он-то еще и гнусавый…
— Говорит, будто буквы глотает…
— Кажется, кубинец. Впрочем, все это — одни предположения, а тайна остается тайной.
— Почему вы не представите его мне?
— Как только кончится этот фокс. Как замечательно вы танцуете фокстрот! Да и вообще вы прекрасно танцуете.
— Нет, лучше сейчас. Пойдемте… Он там, в дверях залы… Под предлогом,
В то время, как Поло Камей знакомил Хувентино Родригеса с приятельницей, мимо, опираясь на руку алькальда, проплывала вторая циркачка; она сказала сестре, что уже очень поздно и пора уходить.
— Очень поздно? Очень рано, хотите вы сказать!..возразил Поло Камей с улыбкой, взглянув на свои ручные часы.
— Потанцую с сеньором, и уйдем…
— Ты хочешь танцевать вот с этим?;- спросила алькальдова пассия, не скрывая неудовольствия.
— Моей сестре ни к чему знать, кто вы… — провоцировала Родригеса, танцуя с ним, любопытная подруга Камея. Не получив ответа, она слегка отстранилась от учителя, чтобы взглянуть на него в упор, словно в чертах его лица таилась разгадка связанной с ним тайны: Родригес мог быть кем угодно, только не школьным учителем, которого он неизвестно зачем изображал.
— Это вы и есть?
— Это я.
— Скажите, кто вы?
— А зачем вам знать, кто я?
— Как только я вас увидела, — я танцевала тогда с телеграфистом, — у меня сердце так и запрыгало. Предчувствие меня не обманывает, я знаю, кто вы, ведь в цирке я гадаю на картах. Я дочь цыганки и умею отгадывать прошлое и будущее. У твоего приятеля, например, на лбу печать скорой смерти…
— Пойдем, Паскуаль. Мою бедную сестрицу этот человек совсем охмурил. Не говорила ли я тебе, что от него так и несет школьным духом? — И, проходя мимо другой пары — Гнусавого с циркачкой, — старшая сестра, кисло улыбнувшись, подала сигнал бедствия — SOS.
— Мы уходим! Больше нельзя…
— Ну и уходи, — огрызнулась младшая. — Я остаюсь с моим партнером!
Наконец вернулся Поло Камей, подготовив в своей конторе все, что требовалось: план был смелым, но и женщина не из робких.
— Не хотите ли пройтись? Здесь так жарко… Правда, на улице тоже жара, но меньше… — предложил Гнусавый, увидев возвращавшегося Камея.
— Там дышится легче, как сказано в «Тенорио». Девчонкой я играла роль доньи Инее, моей душеньки… Ну и фамилии же в Испании. Иметь такую фамилию, как Альмамия! [86]
86
86. Альма мия — душа моя (исп,).
Они брели по тропке; вокруг благоухала зелень, окропленная росой и первыми лучами солнца. И в доме и тут было одинаково душно.
— Это правда, что вы загадочная личность? Куда вы меня ведете? У вас есть потайная хижина? Вы чем торгуете? Всякой всячиной для портных?
— За нами кто-то идет, — сказал Родригес, обняв ее за талию.
— Да… — Она прижалась к его плечу.
— Вон телеграфная контора. Пойдем быстрее. Укроемся там.
И они скользнули, как две тени, в маленькую залу, скудно освещенную керосиновой лампой, где нервный перестук аппаратов Морзе лишь усугублял таинственность обстановки.