Зеленый рыцарь
Шрифт:
Они понимали.
— Нельзя всю жизнь хранить невинность, — парировала Алеф.
— Нет, можно, надо просто не заниматься этими делами.
Сефтон тоже вмешалась в разговор:
— Мы же принадлежим к человеческому роду, а значит, все мы грешники, мы не можем быть совершенно невинны, никто не может, на всех нас давит тяжесть первородного греха.
— А нового грехопадения можно избежать, — заявила Мой, — И вообще, я боюсь его. С чего начинаются в жизни зло и пороки и почему они случаются?
— Сефтон права, — убеждала Алеф. — Все мы грешны. Наверняка тебе и самой случалось иногда делать что-то недозволенное или оставлять несделанным то, что надлежало сделать.
— Да, верно, — согласилась Мой. Старшие сестры рассмеялись, а Мой продолжила: — Но мы ведем упорядоченную жизнь, мы никого не обманываем, мы все любим друг друга, не причиняем друг другу вреда, мы вообще никому не вредим.
— Мы не можем прятаться от жизни! — воскликнула Сефтон. — Кроме того, еще неизвестно, причиняем мы кому-то вред или не причиняем!
— Разве тебе не хочется влюбиться? — спросила Алеф.
— Я не желаю иметь ничего общего с мужчинами, с их дурацким сексом, грубостью и безумствами.
— Жизнь, между прочим, бывает и грубой, и безумной, — заметила Сефтон.
— Я не представляю, как что-то вообще может случиться с нами… То есть я чувствую, что если мы покинем этот дом, то вся наша жизнь просто разрушится.
— Иногда у меня тоже возникает такое чувство, — произнесла Алеф, — но это полный бред!
Сефтон добавила:
— А знаете, мне понятно, почему наши ровесники порой решаются на самоубийство.
— Сефтон?! Так, и почему же?
— Мы вроде как говорим о будущем, и оно кажется таким близким и таким таинственным, таким разнообразным и таким пугающим, таким неизбежным, непостижимым и обманчивым.
— Затишье перед бурей, — вставила Алеф. — Действительно, между нами и миром есть некий барьер, подобный защитной стене из невидимых пересекающихся лучей.
— Ты слишком романтична, — сказала Сефтон. — Тебе как раз нравится думать о том, чего так боится Мой.
— Нет, мне тоже страшно, — возразила Алеф, — Возможно, я и правда романтик, мне хочется романтичных отношений!
— Алеф, ты шутишь! — удивилась Сефтон.
— А что до этой чепухи про целомудрие, невинность и душевную чистоту, то на самом деле нам просто повезло, что мы сохранили наивность и простодушие. Нас считают ужасно славными и милыми девушками, но мы не сталкиваемся с жестоким и беспорядочным миром, не помогаем людям, как…
— Как помогает Тесса?!
— Ну, я не имела в виду конкретных личностей, но она, конечно, тоже им помогает. Интересно, труднее ли проявлять доброту в таком возрасте?
— Мне хочется, чтобы мы всегда жили вместе, — вздохнула Мой.
— Оставшись старыми девами? — спросила Алеф.
— Возможно, мы сможем заставить наших непристойных мужей жить вместе под одной крышей, — сказала Сефтон.
— Нам не нужны эти непристойные мужья, — воспротивилась Мой, — По крайней мере, мне уж точно не нужен. Скорее я предпочту стать монахиней.
— Пойдешь по стопам Беллами.
— Говорят, что «удовлетворенные страсти развеются, но несчастная любовь выживет…» [8]
8
Строчка из стихотворения (сборник «Избранные стихотворения») А. Э. Хаусмана (1859–1936), английского поэта и ученого, специалиста по античной филологии.
— Кто же так говорит, Алеф? — поинтересовалась Сефтон.
— Один поэт. По-моему, отсюда можно вывести мораль. Может, лучше споем еще что-нибудь? К примеру, нашего любимого «Серебряного лебедя»? [9]
— Я иду спать, — заявила Сефтон, быстро поднявшись с пола.
Алеф подошла к окну и отвела край шторы.
— Дождь, похоже, уже кончился. Ого…
— Что такое?
— Опять там торчит этот кадр.
Сестры подошли к ней. На другой стороне улицы под деревом стоял мужчина.
9
«Серебряный лебедь» — мадригал, написанный английским композитором Орландо Гиббонзом (1583–1625), основан на легенде о последней и единственной песне умирающего лебедя.
— И что он там выстаивает? — задумчиво сказала Мой, — Похоже, он смотрит на наш дом.
— Может, он ждет кого-то, — предположила Алеф, — К нам-то он не имеет никакого отношения.
— Опусти штору! — вскрикнула Мой. — Он увидел нас!
Сефтон стала спускаться по лестнице к себе в комнату.
Луиза раздвинула шторы в своей спальне наверху, чтобы приоткрыть окно (поскольку она любила спать на свежем воздухе), и также заметила незнакомца, которого видела возле их дома уже два раза. Выключив свет, она вернулась к окну и пригляделась к нему. На темной улице стоял высокий и крепкий мужчина в плаще и мягкой фетровой шляпе, со сложенным зеленым зонтом. Казалось, он действительно следил за их домом. Луиза закрыла штору, включила настольную лампу и разобрала постель. Затем достала ночную рубашку. Подняв руки, чтобы надеть ее через голову, она вдруг почувствовала себя удивительно молодой, будто вновь стала юной девушкой, испытывающей странный трепет уязвимого одиночества и отправляющейся в кровать с мечтами о будущем замужестве.
«Свадьба, — подумала она, — но я, наверное, брежу. Свадьба осталась в прошлом. Я была замужем. Кроме того, даже в юности я вовсе не думала ни о чем подобном. Все пришло внезапно, как гром среди ясного неба, внезапно, как порыв ураганного ветра. Теперь все это осталось в прошлом, и я просто тихо старею».
Позднее в Клифтоне воцарилась тишина. Незнакомец ушел. Луиза выключила свет и уснула. Ей приснился день ее венчания, но она была в траурном наряде. Она ожидала в какой-то комнате своего жениха, которого никогда не видела, и лишь испуганно твердила: «Какой ужас! Я опаздываю, опаздываю». Дверь медленно открылась, на пороге появился мужчина в черной фетровой шляпе и черном плаще. Он поманил ее за собой, и она испытала необычайный трепет, подобный электрошоку. Она подумала: «Это же не похоже на день моей свадьбы, это совсем другой день». Рыдая, она бросилась во мрак, спотыкаясь о какие-то темные преграды, сгорбленные спины животных. Ей казалось, что все они тоже мертвы.
На нижнем этаже Сефтон, еще не раздевшись, размышляла о тактике Ганнибала в битве при Каннах, заложив желтые листы адиантума меж страниц «Лидделла энд Скотта» [10] .
Напротив комнаты Луизы, в маленькой спальне, облаченная в длинную хлопчатобумажную ночную рубашку — темно-синюю с белыми цветочками, — Алеф разглядывала себя в зеркале. Она слегка улыбнулась своему отражению, потом улыбка словно растворилась, ее сменила недовольная гримаса, изо рта вырвался раздраженный безрассудный вздох. Девушка прикусила пухлую нижнюю губку, ее нос сморщился, а прищуренные глаза наполнились слезами. Она подумала: «Как же тяжела порой эта маска, она словно прибивает меня к земле, вынуждая прятать собственное лицо. Возможно, мне все это приснилось, только я совсем забыла тот сон». Странные мысли бродили в голове Алеф. Она опустилась на колени возле кровати, приподняла подол длинной рубашки и отбросила его от себя. Глубоко дыша, она замерла в молитвенной позе с открытыми глазами.
10
Древнегреческо-английский словарь «Лидделл энд Скотт»; впервые издан в 1843 г., назван по фамилиям составителей.