Зелёный змей Урала
Шрифт:
В общем, сочинение о том, «Как я провел лето», можно заканчивать, потому, как уборочная страда практически закончилась. Все корнеплоды, а они не пользуются популярностью у монголов, убирали уже осенью. Купили у них овец на зиму, так как никаких постов мы не соблюдали и, зная, что орда придет, основательно подъели барашков и подаренного оленя, который лежал в зимнике. Мила лепила великолепные пельмени, собрала кучу трав, «модных» у монголов. Я немного побортничал, но это тяжелейший труд, в условиях наличия большого количество меда в «закромах», я оставил это занятие, решив сделать ульи и поселить пчел туда. А заодно, занялся белой свеклой, которую я, оказывается, высадил и она дала приличный урожай. А это – сахар! Правда процесс его получения пришлось придумывать на ходу. Я его не знал, но постепенно допер до того, что делать. Последние несколько недель до наступления зимы занимался исключительно пережогом угля и добычей дегтя, фенолов и прочей гадости из угольных ям. Без этого производство стали и дельного железа встанет. А в «график» мы так и не вошли, и по-прежнему уделяем друг другу море времени.
Глава 3. Большой секрет в маленьком ящике
Но, секас не может заменить собою все, поэтому, подбросив дровишек в основную печь, утречком, с большой чашкой желудевого кофе, поднялся в лабораторию закончить размол магнетита, начатый несколькими днями ранее, дабы из него сформировать постоянные магниты полукруглой формы. Но, пардон, даже чашку на столе было поставить некуда. Пристроил ее на полочку, и занялся большой приборкой в помещении, начав со стола. Столешница у него набрана в шип, да еще и с подбором по рисунку. Очень качественная работа! Обожаю такие вещи! Очистив стол от всего «лишнего», решил отполировать его воском. После полировки с правой стороны проявились явные следы какого-то соединения. Еле заметные полоски представляли из себя «Г»-образную линию. Почесал «репку», замерил пальцами толщины, и понял, что там находится какой-то секретный ящик. Внимательно рассмотрев «коньструкцию», обратил внимание на «сучок» внутри тумбы, который был скрыт вставным ящиком. Повращав его большим пальцем, смог его провернуть: под сучком оказался металлический кружок с прикрытой прорезью, сильно напоминавший «французские замки». Те, которые с плоскими ключами.
К сожалению, об отце Ольга почти ничего не написала, кроме того, что он немного не в себе, поэтому они живут в такой глуши, и что его имя при рождении: Стоум (мудрый, сто мозгов). Он, видимо не слишком часто с ней общался. Братец, скорее всего, свои записи сжег или спрятал, потому, что не нашел я ни одного кусочка бересты, написанного им. Письмена жены Александра Муромского я расшифровать не мог. Писала она латиницей, но на каком-то другом языке, кроме рецептов блюд, распоряжений детям, и писем, предназначенным какому-то Радмиру, насколько я понял, брату Александра. Они еще понадобятся, но позже. Их – целая стопка, и в них есть здравые мысли, но Венцеслава не понимала, что делает муж и приглашала сюда этого самого Радмира, чтобы он помог ей и ее детям, которые достойны лучшего. Насколько я понял, Радмир – младший брат Александра, который поставлен на княжение из-за отказа старшего заниматься этим вопросом. Так что, положение здесь очень запутанное, и в Муром можно соваться тогда и только тогда, когда будет: чем усмирить дядю. Да-да, всегда мечтал жениться на сироте!
Глава 4. Первые жители и первая стычка
Чуточку ближе познакомившись с семейством и их мыслями, я отложил это дело на потом, и занялся подгонкой средств защиты, ибо сидело все это имущество на мне, как на корове седло. А встречают здесь по одежке. Вот и пришлось городить подшлемники, шить из кусков кожи новые «боевые» перчатки, заняться сапожным искусством. Кстати, Мила с этим вопросом здорово помогла, так как она с детства собирала все для дубильного дела, и сразу похвалила тот самый состав, который здесь использовали для вымачивания шкур. С ее помощью разобрались в его рецептуре, ибо названий всех компонентов, даже записанных, я не знал, поэтому самостоятельно это дело освоить не мог. Она же оценила сделанные мной иглы для прошивки кожи, шила прямые и с крючком, для протаскивания нити. И механизированную прялку для производства нитей, как из овчины, так и из конопляной кудели. Летом, кстати, мы нашли ручьи, где вымачивалась конопля, но так как не знаем всех секретов ее изготовления, а никаких записок по этому поводу я не обнаружил, то просто перевернули несколько раз снопы и взяли из разных мест образцы, чтобы попробовать их размять. Валки для этого были. Но результата не было! Тут полный прокол, требуется кто-то, кто будет заниматься этим вопросом. Зима есть зима, кроме возни в лаборатории и мастерской, приходилось обегать владения и настораживать ловушки, перенося их все дальше и дальше от дома, чтобы под корень не подсекать популяцию куньих. В один из таких дней, уже в феврале месяце, я выскочил на проверку ловушек с четырьмя собаками и Никифором, который волок за собой розвальни с моим нехитрым скарбом: палаткой, спальным мешком, продуктами, и на нем предполагалось транспортировать туши более крупной добычи, ежели она попадется. Маралы и различные олени здесь не редкость, а разделывать их и таскать кусками – себе дороже. Волков никто не отменял, здесь их довольно много, но больших стай я не видел и не слышал. Сам я не верхом, а на лыжах. Для охоты я сделал С-96-9 с удлиненным стволом. Гильзу я не менял, просто не вальцевал дульце. У 7,62 останавливающее действие маловато для крупного зверя, вот и пришлось изгаляться, после того как осенью пришлось четыре дня бегать за подранком марала, которого удалось достать только с шестого выстрела. Поневоле пришлось заняться увеличением калибра, внешним «толстым» магазином и новым кобур-маузером, приставным прикладом. В общем, повторять мучения братьев Маузер, у которых этот пистолет не приняли на вооружение ни в одной стране мира, вот и пришлось рекламировать его как охотничий карабин.
Топая налегке, довольно быстро достигли границ участка, дважды переночевав в лесу. Вышли на кряж, с которого начинался спуск на западный склон хребта. Здесь неподалеку отличное месторождение киновари, в сторону которого я и направился. Шел себе не спеша, спереди бежали собаки, сзади топал Никифор и чуть поскрипывали полозья розвальней. Вдруг собаки уткнулись носом в снег и принялись подлаивать, и крутиться вокруг себя, показывая, что взяли чей-то след. Побежал быстрее. Мать моя, женщина! Медведь! Следы медведя-шатуна. Хорошенький подарок! В феврале, ближе к марту, у медведиц появляются медвежата, а старые медведи, недостаточно набравшие жира осенью, иногда просыпаются примерно в это же время, и представляют из себя большую опасность, в первую очередь, для спящих самок детенышами. Шатун ищет их берлогу и нападает на сонную мать, а потом пирует, доживая до весны именно таким образом. Другую дичь ему поймать не по зубам, ибо слаб и стар. Обычно осенью их «подбирают» волки, хотя и в феврале, тот же шатун может стать добычей большой стаи волков. Я выпряг Никифора из розвальней, шатун может атаковать и его. Свободный жеребец от него отобьется или отбежит, а с санями – медведь его задавит. И двинулся по следам, пустив впереди себя собак. Это было утро, медведь прошел не так давно. Бегу, стараясь не отставать от лаек. Через пару часов сделал небольшой привал, подозвав собак и успокоив Никифора, которому запах медведя не слишком сильно нравился. А через час, примерно, после отдыха и очередной пробежки, собаки повернули круто в сторону спуска и залились лаем. Никифор остался наверху, а я спустился на лыжах со слегой, по дуге, и увидел офигительную картину: лежит мужичок, неподалеку пацан бегает с обломком пики, «фигвам» походный, из которого выскочила женщина с двумя детишками, а мои песики усадили ободранного медведя, с седой мордой, на задницу, и тот отмахивается от них лапами. Аккуратно прицелившись, я выстрелил медведю под ухо. Упали все, кроме собак, но мишка оказался только контужен и его пришлось добивать двумя выстрелами в ухо. Соберы бросились лакать свежую кровь, а я пошел в сторону лежащего мужичка, посмотреть: жив ли он? Остальные лежали пластом и даже не голосили! Напугал я их выстрелами до… медвежьей болезни. А мужик оказался жив, и вместо разделки медведя, я пошел за Никифором. Перед этим пришлось наложить шину на левую руку мужичка, в плече, и немного его перевязать монгольским красным шелком, с пакетом из вываренной шерсти в качестве «ватно-марлевой подушки». И вставить ему обратно свороченную челюсть. Никифор появился сам, и ему приторочили раненого, и прицепили сзади разобранный чум со скарбом семейства. Парнишка знал несколько слов по-старославянски, женщина по-славянски не говорила. Но оставаться одной в лесу еще более страшное занятие, поэтому она сама встала на лыжи, помогла одеть их ребенку, и они двинулись за медленно поднимающимся в гору Никифором. Шли назад довольно долго, прежде чем смогли добраться до саней, там переложили раненого на розвальни, посадили туда уставшего ребенка, и двинулись обратно по следам в сторону дома. Все молчали, только иногда постанывал мужичок, который был слишком слаб, чтобы говорить, да и челюсть не позволяла. Так как на ловушки я не отвлекался, то через полтора суток я привел их к нижнему дому. Открыл его и затопил печь. Вместе с мальчишкой сходил на речку, где быстро просверлил лед на омуте, и мы набрали воды. Прокипятили ее и обработали раны пермяку, я промыл их карболовым спиртом, который стоял здесь еще со времен сенокоса. Охотник был плох, но сильного жара не было. Раны я очистил основательно, вытащив из них малейшие частицы меха и грязи. Но, это требовалось делать сразу, а не сейчас, по прошествии двух суток. Запретив даже прикасаться к раненому, я уехал домой, откуда вернулся через пару часов, вместе с Милой и какими-то препаратами, на которых были надписи, сделанные доктором Александром, с рекомендациями по применению. По меньшей мере один из этих препаратов был мне знаком: спиртовой раствор йода. Ну, а перекись водорода я сам сделал, и активно применял её уже более полугода. В общем, навоняли, все еще раз промыли, перебинтовали, накрыли его шелком, чтобы от грязных шкур дополнительно не заразился. Привезли им дров и продуктов, обещали заходить. И оставили их одних. А что еще можно было сделать? Никаких «косметических средств, типа сшивания ран для уменьшения размеров шрамов, я применять не стал, закрытая рана заживает дольше открытой, и она опасна именно своей „закрытостью“».
Жар у мужика начал спадать через неделю, долго заживала сломанная рука и несколько ребер. Возможность разговаривать у него восстановилась примерно через три недели, до этого только мычал или произносил что-то нечленораздельное. Ел только протертые каши и размоченный в овечьем молоке ржаной хлеб. Но его не бросили в тайге, а вместе с семьей привезли в приличный каменный дом и снабдили всем, чтобы выздоровел. К весне начал ходить, ногу ему медведь тоже подрал. Я ему снял шину, и показал, что делать, чтобы восстановить подвижность и силу. Говорил он на сильно искаженном русском, работал несколько раз в отрядах бурлаков, занимавшихся протаскиванием судов по Каме и Чусовой, которые приходили туда за солью для Новгорода. Он был в курсе того, что с чудью, пермяками, водью и другими племенами, проживавшими на Севере, новгородцы подписали мир на вечные времена, военный союз и беспошлинную торговлю. Земли эти считались совместной собственностью. Пермяки немного отличаются от русских, антропологически, но отличия не слишком велики. Чуть позже они полностью ассоциируют себя с русскими, и вопрос об их «коренном» происхождении встанет лишь тогда, когда возникнет вопрос о необходимости поделить единое государство на части. До середины марта, Тороп, который несколько раз поднимал вопрос, о том, что ему нечем заплатить за свое спасение, никуда не собирался, был слаб для перехода. Затем зашел разговор о том, что требуется вернуться домой, так как скоро сев.
– Тороп, ты же с сохой не управишься в этом году.
– Оно верно, Влад свет Саныч, Минай пахать будет.
– Пупок надорвет.
– 14-ть зим ему, слабой, канешна, да деваться-то куда.
– Можешь остаться здесь. Вон там свободное поле. Вас пятеро, две десятины дам. У меня здесь 90 десятин. Сам пользую только шесть, иногда восемь.
– Дык у мене, окромя портков, ничего нет туточки. Да и те – ты дал.
– Осенью отдашь все, что посеешь, плюс десятину с того, что сверху, за инструмент и лошадей. Летом сходишь к себе за остальным хозяйством.
– Тык, а скока берешь к осенинам?
– Сам-двадцать и более, с десятины двести – триста пудов, ржи озимой. Если по яровой считать, то 150 будет.
– Батюшки светы! Врешь! Стокмо не съесть и не собрать.
– Я орду кормлю, они к осенине приходят и покупают у меня все излишки.
– Дань не берут?
– Сами платят, мясом. Ты мясо кушал?
– Кушал.
– Орда дает.
– Годи чуток, свет Саныч, с мене какой помочник, тебе ж, глянь, како поле поднять надобно. А тыж один и баба на сносях.
– Рожать ей после сева. А пахать? Завтра и начнем.
– Дык поле-то не просохло, соха-то не пойдет!
– Ты меня учить будешь, когда мне мое поле пахать? Сказал завтра, значит, завтра.
На том и расстались, но начинать пришлось не завтра, ибо дождь сильный прошел, который смыл все остатки снега, а через три дня, 2-го апреля. Тороп и Минай ходили вслед за невиданной машиной, Минай во второй половине дня сам водил коней, а на следующий день я им выделил молодого жеребчика и его мамашу, и они вспахали «свое поле». Вшестером отсеялись, а после этого нас с Милой пригласили на ужин. Минай зайца подстрелил из лука. Там Тороп и сказал:
– Сын Александров, туточки у мене мысля в голову пришла. Деревенька у нас махонькая, земелька ужо пустая. А у тебе землицы море, да и хозяин ты крупкий. Возьмешь под длань? Я зараз смотаюсь к своим, расскажу, как мене подрали, и кто мене выходил, и чем ты пашешь землицу. Места здесь добрые! Зверья – ловить, не переловить. У нас сорок дворов, все, верняком, не придут. Но за половину я ручаюсь. Шо скажешь, Влад свет Саныч?
Знал бы он: насколько это предложение было своевременным, никогда бы не сказал! Но мы оговорили все, ведь каждый день сейчас год кормит. Ему пять дней пути отсюда туда и столько же обратно. В срок рискуем и не уложиться, так как любая задержка и прощай половина урожая. Решили, что начну я загодя для 20 семейств, в крайнем случае зерно не пропадет, так как летом с Минаем начнем элеватор и сушилку делать. Чтобы лишним не рисковать, то на 20 семейств распашем двадцать «десятин», двадцать гектаров. Место есть, тут и проверять нечего. Посажу рожь, пшеницу (ее монголы охотнее берут), брюкву, репу, два сорта свеклы, так, чтобы при любом раскладе до следующего урожая дожить, не собирая лебеду по углам. А если что, то покажем мужикам плуг и его возможности, распахав поля у реки, в теньке, для конопли, которую я в прошлом году не сажал. А она нужна. И для веревок, и на семя, которое очень хорошо клюют рябчики и перепела. Утром Тороп поднялся чуть свет и ушел в горы, оставив все семейство на месте. Как он один через тайгу пройдет? Бог с ним! Прибавление рабочих рук мне только на пользу. Минай еще подросток, но уже многое умеет, кстати, прекрасный стрелок из лука. Через пять дней мы начали пахоту, затем заборонили все. Прошло 12 дней, но Тороп назад еще не вернулся, и мы все засеяли вчетвером, Мила уже работать не могла, крутилась только по дому. Я, тоже, внизу ночевать не оставался, предпочитая встретить «другую орду» у себя в «замке». Признаки появления людей появились на 17-й день, 21-го апреля. Тороп пришел, с ним 36 мужиков и 18 подростков. Восемь человек из этой толпы, явно, пришло сюда не для того, чтобы здесь остаться, а с совершенно другими целями. Сказал мне об этом не Тороп, его они пасли, а Минай.