Земля, до востребования Том 1
Шрифт:
— Знаешь, Бруно… — сказал Кертнер задумчиво. — Летчику тяжелее сидеть в тюрьме, чем шахтеру. Летчик сильнее тоскует без неба, без простора…
— Сильнее, чем шахтер? Не верю! — возразил убежденно Бруно. — Потому что шахтер тоскует без неба, без простора и на свободе.
Летом, начиная с мая, Кертнер всеми мыслями и чувствами был в Монголии. Он перелистывал воскресные журнальчики в поисках какой–нибудь информации о Халхин–Голе, расспрашивал кого только мог, а потом делал коротенькие доклады об этих событиях. Бруно нетрудно было догадаться, что его друг и сосед — человек с большим военным кругозором. Бруно только
Этьен понимал, что там, в песках Монголии, идет серьезная разведка боем, и японцы пытаются прощупать, насколько мы готовы к войне с ними. Разрозненные отрывочные сведения не всегда собирались в связный обзор. Трудно было, сидя в тюрьме, воссоздать картину боев, прежде всего Баин–Цаганское сражение. Но Этьену даже из итальянских телеграмм было ясно, что японские танки экзамена не выдержали. В то же время их бомбардировщики, зенитные орудия оказались на высоте, а пехота дерется стойко и храбро. Итальянские корреспонденты подсчитывали — сколько там, на обоих берегах реки Халхин–Гол, советско–монгольких дивизий и сколько японских дивизий. Но Этьен–то отлично знает, что такое японская дивизия. Она не уступит нашему стрелковому корпусу: около двадцати пяти тысяч солдат, средних командиров и офицеров.
После событий на Халхин–Голе и после договора с Гитлером о ненападении уже не было столь неожиданным сообщение о том, что немцы начали военные действия. В конце августа в Данциг прибыл с визитом вежливости немецкий крейсер «Шлезвиг–Гольштейн». Его можно уподобить троянскому коню. «Шлезвиг–Гольштейн» своими орудиями возвестил в 4 часа 45 минут утра 1 сентября о разбойничьем нападении на Польшу.
И снова первым прочитал Кертнеру эту газетную телеграмму злобный сардинец. Ни Кертнер, ни «Примо всегда прав», никто еще не знал, что 1 сентября 1939 года войдет черной датой в память и в календарь человечества, — началась мировая война. 3 сентября иссяк ультиматум; Англия оказалась в состоянии войны с 11 часов, а Франция — с 17 часов.
Уже через несколько дней после начала военных действий сводка погоды в Германии выглядела весьма своеобразно. Читателям «Доменико дель коррьере» сообщали, что в районе, где воюет 14–я армия, погода очень хорошая, где 10–я армия — с прояснениями, где 8–я армия — туман.
Месяц спустя «Примо всегда прав» показал Кертнеру через решетку газету с фотографией: Гитлер принимает военный парад в Варшаве. Он стоял в длинном кожаном пальто, с вытянутой рукой и благосклонно взирал на кавалеристов, дефилирующих мимо него. Его окружали генералы, одни в касках, другие в фуражках. С фонарных столбов свешивались флаги со свастикой.
«Не будет ли осложнений у Скарбека? У него польский паспорт, — все чаще тревожился Кертнер. — Лишь бы ему не пришлось уехать, лишь бы не закрылось фотоателье «Моменто».
Да, немало печальных и даже трагических новостей сообщил за два года злобствующий тюремщик. И как трудно бывало правильно оценить каждое такое сообщение, вселить в молодых товарищей по камере веру и бодрость, правильно осветить события, происходящие в мире и дать им революционную марксистскую оценку.
Немало острых споров вели они по ночам в конце августа 39–го года, после того как СССР и Германия заключили пакт о ненападении.
Помимо споров с Бруно, в те дни Этьен тяготел к размышлениям наедине с собой. Он взял в тюремной библиотеке «Майн кампф» Гитлера на итальянском языке и внимательно перечитал. Многие места книги выводили его из душевного равновесия. Особенно запомнилось:
«Мы покончили с вечными германскими походами на юг и на запад Европы и обращаем взор на земли на Востоке… И когда мы говорим сегодня о новой территории в Европе, нам сразу приходит на ум только Россия и пограничные государства, подчиненные ей… Гигантская империя на Востоке созрела для падения».
Не раз во время чтения Этьен задавал себе вопрос: «А переведена ли «Майн кампф» на русский язык? Если наш народ ее не читал, это — большая ошибка. Потому что все у нас должны знать, с каким «заклятым другом» мы заключили договор о ненападении. Сроком на десять лет.
Значит, мы не готовы к войне с Гитлером. Значит, хотим выиграть время.
Вот же мне, коммунисту и командиру Красной Армии, в это грозовое время пришлось надеть на себя маску и шкуру австрийского коммерсанта. Может, в этой предвоенной обстановке и Советской стране пришлось притвориться доверчивой. Лишь бы не довериться на самом деле, а только притвориться…»
87
Прежде, когда счет шел на годы, месяц казался значительно более коротким, чем сейчас.
Совсем, совсем недавно оставалось сто дней до освобождения, а сегодня — только три месяца. Конечно, три месяца — тоже срок немалый, но воодушевляет уже одна мысль, что было во много раз больше.
А потом счет уже пошел на недели. Значит, наступит такое время, когда единицей измерения станут сутки?
Отныне Этьен на все и на всех смотрел по–новому. Где–то в глубине души он уже отрешился от всего, что его окружало, от маленьких и крошечных тюремных забот. Последние дни его соседи по камере жили ожиданием рождественских посылок, гадали — что пришлют? Этьену было небезразлично, что получат к рождеству другие. Но помнил, что сам он посылки уже не получит, и нисколько этим не был обеспокоен.
Капо диретторе снова вызвал узника 2722.
У Кертнера уже давно выработалась походка человека, которому некуда торопиться, который не спешит на любой зов, даже к самому высокому начальству. Походка эта свойственна людям, которые уже много отсидели и которым еще предстоит сидеть.
А сейчас узник 2722 суматошно заторопился, чего прежде за ним не наблюдалось, и чуть ли не бегом побежал по коридору, так что Карузо тоже пришлось прибавить шагу…
— Срок заключения подходит к концу, — холодно сказал капо диретторе, а лицо его выражало недовольство. — Вас вышлют из Италии. Есть ли подходящая одежда?
— Да, если у вас в кладовой порядок.
Капо диретторе раздраженно помахал рукой перед своим лицом, будто разгонял табачный дым.
— Речь идет не о той одежде, в какой можно выйти из ворот тюрьмы. Нужна приличная одежда, чтобы проехать до границы, не вызывая к себе скандального внимания публики. Если подходящей одежды нет, то, поскольку родственники не могут ее вам доставить, администрация тюрьмы по закону обязана предоставить такую одежду при освобождении.
— Мой костюм и плащ не должны вызвать скандального внимания публики. Ведь пятна крови, как вам, конечно, известно, легко отмываются… Может, я отстал от моды, устарел покрой… Впрочем, костюм не мог устареть больше, чем его владелец.