Земля и море
Шрифт:
За дюнами, почти на одном уровне с их вершинами, виднелись крыши домов. Только трубы торчали выше. Но и они были того же цвета, что и все вокруг: цвета светло-желтого песка, серебристого чертополоха и зеленовато-серой листвы ивовых зарослей.
Причиной появления в этом месте поселка была речушка, по берегам которой земля считалась плодороднее, чем в других местах. Немногочисленные дома расположились именно здесь. Возле серых лачуг не видно было почти никакой растительности, лишь кое-где торчал то зачахший куст сирени, то ива. Вместо стройных рядов яблонь здесь красовались колья для сушки сетей, и в то время, как где-то цвели
Прождав напрасно хозяина, маленький Дадзис побежал было через дюны, но, вспомнив, что ему невыгодно ввязываться в драку с большими поселковыми псами, сделал крюк через кустарник и беспрепятственно добрался домой. Лачуга его хозяев ничем не отличалась от большинства поселковых домишек: старая, потемневшая от времени, с замшелой тесовой крышей, подслеповатыми маленькими оконцами и низенькими дверьми. Позади дома стояла прислоненная к стене перепиленная надвое старая лодка, возле нее — сложенные в кучу жерди, куски досок и разный другой выброшенный морем деревянный хлам, служивший рыбакам топливом. На северной стороне двора притулилась почерневшая клеть, в которой хранились рыболовные снасти; на той стороне, которая выходила к морю, в дюнах было вырыто углубление, похожее на погреб, — маленькая рыбокоптильня. Вот и все.
В полутемном помещении, служившем одновременно и кухней и рабочей комнатой, на скамье сидел крупный костлявый старик — старый Том Зандав, или, как он любил, чтобы его называли: Томас; с этим, правда, считались только его друзья молодости, ставшие теперь такими же седыми и костлявыми, как он. Темно-коричневым цветом кожи он скорее походил на старого зулуса, чем на европейца. Не заглядывая в паспорт, старику можно было с уверенностью дать не меньше семидесяти лет. Горб на спине, как у большинства рыбаков от постоянной гребли, создавал обманчивое представление о его настоящем росте, а пальцы и широкие угловатые плечи говорили о недюжинной силе и живучести — настоящий старый моряк.
Томас Зандав чинил сеть. Его пальцы ловко орудовали коклюшкой, безошибочно находя нужную ячею. Изредка челюсти старика начинали двигаться: он жевал табак, сплевывая на пол, уже пестревший коричневыми пятнами.
Зачинив большую дыру, старый Зандав потянулся, застонав, как конь, который, повалявшись по траве, поднимается на ноги. При этом движении покрытый пятнами смолы жилет вздернулся кверху, открыв взору серую бумазейную рубашку, и в помещении почувствовался запах пота.
Снаружи послышались шаги. За дверью кто-то остановился и стал вытирать ноги. Но старый Зандав даже позы не переменил, продолжая спокойно сидеть с коклюшкой на коленях: он жевал табак с таким глубокомысленным видом, словно в этом занятии заключался весь смысл его жизни.
В комнату вошла молодая девушка с корзиной в руках, в коричневом демисезонном пальто, голова ее была повязана пестрым платком, ноги обуты в резиновые боты. С ее появлением в комнату будто ворвалась свежесть, что-то светлое и беспокойное. Это ощущение свежести создавало ее белое лицо, веселые глаза и упругие движения. Как и у Алексиса, у нее были темные волосы и голубые глаза, только овал лица мягче и круглее. Она была хрупкая, невысокого роста.
Вслед за Рудите в комнату вбежал Дадзис, украдкой обнюхивая корзинку.
— Ты тоже ждешь? — состроив печальную физиономию, спросила Рудите и погладила собаку. — Где Алексис,
Собака, повизгивая, уставилась на дверь.
— Ничего, Дадзис, потерпи немного, — продолжала Рудите. — Алексис скоро приедет, и ты сможешь опять бегать с ним к морю.
Старый Зандав крякнул. Слова Рудите чрезвычайно заинтересовали его, но достоинство не позволяло проявлять излишнее любопытство. Поэтому вместо того, чтобы спросить: «Что ты знаешь об Алексисе?», он спросил:
— Что хорошего слышно?
Этот вопрос — совсем другое дело, и звучит он безразлично, а чтобы впечатление равнодушия усилить, он зевнул и громко высморкался.
Поставив корзинку на стол, Рудите начала вынимать из нее покупки: полкаравая хлеба, сахар, жир, кусок пестрого мыла, а на дне корзинки лежало еще кое-что — письмо в синем конверте.
— Вот что я принесла. От Алексиса.
— Гм… так… — старик опять притворно зевнул. — Ну и что он там пишет?
Коклюшка была воткнута в сетевое полотно и вместе с ним брошена на пол. Дадзис свернулся было на ней клубком, но его прогнали.
— Я сейчас тебе прочту, — сказала Рудите:
Шлю вам свой привет! Передайте поклон соседям. Могу сообщить, что дела мои идут неплохо. Озеро стояло несколько лет нетронутым, и я здесь черпал рыбу, как из вентеря. Больше всего лещей величиной с целую слань. Плохо, что нельзя неводом ловить, тогда на каждый улов берковец [3] был бы обеспечен. Сейчас началась прибыль воды, и лову конец. Буду дома на следующей неделе во вторник или в среду. Встречать не нужно, потому что сети я пока оставлю здесь, но мне бы хотелось, чтобы Рудите немного навела порядок в нашей лачуге. Со мной приедет гость, и лучше если все будет прибрано — я думаю, что и для вас это лучше. Поэтому я и пишу это письмо. Пусть Рудите не обижается, я знаю, что она аккуратная хозяйка и все у нее прибрано, но иногда случается, что и аккуратных застают врасплох и всем тогда бывает неловко.
3
Берковец — мера веса, равная 10 пудам, употреблявшаяся до введения метрической системы мер.
— Интересно знать, что это за гость? — размышлял старый Зандав. — Если уж так велит готовиться, значит кто-нибудь из начальства.
— Почему он не написал поподробнее? — недоумевала Рудите. — Пол-листа бумаги осталось. А может быть, он не хочет, чтобы заранее узнали и стали болтать неизвестно что.
— Неужели мы бы кому-нибудь сказали, — проворчал Томас, вставая и разыскивая куртку. — Пойду немного, проветрюсь. Посмотрю, не начинают ли уже готовиться к выходу в море. Тимрот вчера смолил моторку.
Всю зиму они прожили вдвоем, томясь в неизвестности, и старому Зандаву ни разу не представился случай поразить соседей новостью — этот безобразник Алексис ленился писать. Наконец-то настал долгожданный момент, и Томас не был бы самим собой, если бы к вечеру о письме Алексиса не узнал весь поселок. Следовало только дойти до Дейниса Бумбуля, у него всегда проводили свой досуг мужчины поселка.
— Только никому не рассказывай, что Алексис велел прибраться в доме, — предупредила Рудите.