Земля людей
Шрифт:
Но все больше становились непреодолимые расстояния между нашим кораблем и обжитой землей. Все богатства мира сосредоточивались для нас в пылинке, затерянной среди созвездий, и астролог Нери, пытавшийся распознать ее, не переставая, возносил мольбы к звездам.
Внезапно он стукнул меня кулаком по плечу. На записке, о которой оповещал этот тумак, я прочел: «Все в порядке, принимаю прекрасное сообщение…» С бьющимся сердцем ждал я, пока он перепишет для меня эти пять или шесть спасительных слов. Наконец, я получил его — этот дар небес.
Сообщение шло из Касабланки, откуда мы вылетели вчера вечером. Передача задержалась, и оно настигло нас внезапно в двух тысячах километрах от города в то время, когда, затерянные над морем, мы блуждали между туманом и тучами. Это была телеграмма от правительственного
У планеты, с которой заявлял о себе этот человек, была одна неотложная обязанность — сообщить нам точные данные для ориентировки среди звезд. Но эти данные были ложными. Что до остального, то молчать бы планете, и все. И Нери написал мне: «Чем заниматься чепухой, лучше бы они привели нас куда-нибудь…» «Они» — он объединял в этом слове все народы земли, с их парламентами и сенатами, с их флотами, армиями и императорами. И, перечитывая послание безумца, который намеревался рассчитаться с нами, мы повернули, взяв курс на Меркурий.
Нас спасла самая удивительная случайность: настал час, когда, отбросив надежду добраться до Сиснероса, я круто повернул к берегу и решил держаться этого курса до последней капли горючего. Так у меня еще оставался какой-то шанс не утонуть в море. К несчастью, обман зрения завлек меня бог знает куда. К несчастью также, густой туман, в который нам предстояло нырнуть посреди ночи оставлял мало надежды на благополучную посадку. Но выбора не было.
Положение было таким ясным, что я лишь уныло по-жал плечами, когда Нери сунул мне послание, которое еще час назад могло нас спасти: «Сиснерос, наконец, просыпается и пытается определить наше положение. Сиснерос сообщает: двести шестнадцать — под сомнением…» Сиснерос не был больше сокрыт мраком. Сиснерос давал о себе знать, мы его чувствовали там, слева от нас. Да, но на каком расстоянии! Мы с Нери коротко обсудили положение. Слишком поздно. Мы придерживались одного мнения: в погоне за Сиснеросом мы рисковали не достичь и берега. И Нери ответил: «Горючего всего на час; продолжаем держать курс девяносто три».
Между тем один за другим пробуждались аэропорты. К нашей беседе присоединились голоса Агадира, Касабланки, Дакара. Радиостанции этих городов подняли тревогу в аэропортах. Начальники аэропортов оповестили всех товарищей. И мало-помалу они собирались вокруг нас, как у постели больного. Бесполезное сочувствие — но все же сочувствие. Бесплодные советы, но какие трогательные!
И вдруг раздался голос Тулузы. Тулуза, начало линии, затерянное где-то на расстоянии четырех тысяч километров, Тулуза с ходу ворвалась к нам и без всяких предисловий заявила: «Самолет, которым вы управляете, не Ф. ли такой-то? (Забыл номер.)» — «Да». — «В таком случае у вас еще горючего на два часа — этот самолет снабжен нестандартным баком. Курс на Сиснерос!»
Так требования ремесла преображают и обогащают мир. Нет даже нужды в подобной ночи, чтобы летчик открыл в старом зрелище новый смысл. Однообразный пейзаж, утомляющий пассажира, для экипажа вовсе не однообразен. Облачная масса, затягивающая горизонт, для него не просто декорация: она предъявит требования его мышцам, поставит перед ним определенные задачи. Летчик сразу же учитывает ее значение, примеряется к ней; она говорит на понятном ему языке. А вот горный пик, он еще далеко. Каким он окажется? В лунном свете— это удобный ориентир. Но если пилот летит вслепую, с трудом выправляет снос и не уверен в точном положении самолета, пик превращается во взрывчатку — наполняет угрозой ночь, подобно тому как одна-единственная пловучая мина, влекомая течениями, портит все море.
Иным предстает летчику и океан. Обыкновенному пассажиру буря незаметна: с большой высоты волны лишены выпуклости, а тучи брызг кажутся неподвижными, будто внизу распростерты большие пальмовые листья, изрезанные прожилками и зазубринами, покрытые какой-то изморозью. Но экипажу ясно, что сесть на воду невозможно. Для него эти листья подобны огромным ядовитым цветам.
И даже если полет протекает благополучно, на любом участке линии летчик никогда не бывает простым зрителем. Окраска земли и неба, следы ветра на море, предсумеречная позолота облаков вызывают в нем не восхищенье, а раздумье. Подобно крестьянину, совершающему обход своей земли и по тысяче примет предугадывающему, какова будет весна, — грозят ли заморозки, надвигается ли дождь, — профессиональный летчик тоже распознает признаки снега, признаки тумана, признаки хорошей ночи. Нам казалось сначала, что машина отдаляет человека от природы и ее великих проблем, но на самом деле она еще больше приковывает к ним его внимание. Один пред судом небесных бурь, пилот спорит за свой груз с тремя божествами природы: горами, морем и ненастьем.
II. Товарищи
1
Несколько товарищей, и в том числе Мермоз, основали французскую авиалинию Касабланка — Дакар над непокоренными районами Сахары. Моторы в то время были весьма непрочны. В результате аварии Мермоз попал в руки арабов. Они не решились его убить, продержали пятнадцать дней в плену, затем, получив выкуп, отпустили. И Мермоз возобновил полеты над теми же территориями.
Когда открылась южноамериканская линия, Мермоз был, как всегда, в авангарде, ему поручили освоить отрезок от Буэнос-Айреса до Сантьяго и после моста через Сахару построить мост над Андами. Он получил самолет с потолком в пять тысяч двести метров. А вершины Кордильер вздымаются на семь тысяч! И Мермоз вылетел на поиски проходов. После песков Мермоз вступил в спор с горами, с вершинами, чьи снежные шарфы развеваются по ветру, с заволакивающей землю мглой, этим предвестником гроз, с воздушными течениями такой силы, что, попав в них между грядами скал, пилот как бы вступает в своего рода поединок на ножах. Мермоз вступал в эту битву, ничего не зная о противнике, не ведая, выходят ли живым из таких схваток. Мермоз «вел разведку» для других.
Наконец, однажды во время такой «разведки» он очутился в плену у Анд.
Совершив вынужденную посадку на высоте четырех тысяч метров на площадке с отвесными стенами, он и его механик два дня пытались оттуда выбраться. Но они были в ловушке. Тогда они решились на последнюю попытку: запустили мотор, устремили самолет к бездне и, подпрыгнув несколько раз на неровностях почвы, свалились в пропасть. Падая, самолет, наконец, набрал скорость и стал повиноваться управлению. Мермоз стал набирать высоту, чтобы перелететь через гребень, но зацепился за него. Из всех трубок радиатора, лопнувших от мороза накануне ночью, брызнула вода. И когда после семи минут полета он снова терпел аварию, перед ним, словно обетованная земля, открылась чилийская равнина.
На следующий день он начал все снова.
Освоив Анды, выработав технику перелета через них, Мермоз доверил этот отрезок линии своему товарищу Гийоме, а сам взялся за освоение ночи.
Аэродромы наши еще не были освещены, и в темные ночи Мермоза встречали на посадочных площадках жалкие огни трех бензиновых костров.
Он справился с этим и открыл путь.
Когда ночь была вполне приручена, Мермоз принялся за океан. И в 1931 году почту впервые доставили из Тулузы в Буэнос-Айрес за четверо суток. На обратном пути неисправность маслопровода заставила Мермоза в бурю совершить посадку посреди Южной Атлантики. Он был спасен каким-то судном — он, почта и экипаж.