Земля надежды
Шрифт:
Энтони усердно работал, раскрасневшись от пышущей жаром большой печи. Он накладывал тесто в большую форму – фигуру кавалера – для выпечки пряников, – а другой подмастерье в это время выгребал угли из печи, достигавшей его пояса, и складывал их в большой чан.
Накинув шаль на плечи, Энни смело вошла в помещение, улыбаясь Энтони, который, наконец-то, заметил ее.
– Я зашла, чтобы купить хлеб для Патрика, – промолвила Энни. Она каждый день заходила сюда, потому что брат очень любил свежеиспеченный хлеб.
Энни взглянула на формы пряничных человечков, которые были уже готовы и ждали своей очереди, чтобы отправиться в печь.
– Ты знаешь, с каким нетерпением я каждое утро жду твоего прихода, – промолвил Энтони и широко улыбнулся. – Тебе еще что-нибудь нужно?
– Да, я хотела спросить, не знаешь ли ты, где мне найти Присциллу? – торопливо произнесла Энни, пряча глаза. – Я решила пойти на сегодняшний праздник, может быть, вы с Присей составите мне компанию…
– А разве Николас Питрайт не хочет пойти вместе с тобой? – лукаво спросил Энтони, и в его глазах запрыгали веселые искорки.
– Конечно, я на это рассчитываю, но, может быть, мы пойдем все вместе? – просительно протянула девушка. – Будет гораздо веселей!
Присцилла Мердок ворвалась в помещение, неся небольшую корзинку, которая висела у нее на левой руке. Девушка была небольшого роста и потому выглядела совершенно беззащитной. К ее бледному лицу очень подходило воздушное платье, отделанное изящными кружевами, и шляпка, красиво обрамлявшая ее треугольное лицо и защищавшая от лучей солнца, пробивающихся через большое окно пекарни. Губы девушки были нежно очерчены, а на щеках виднелись обворожительные ямочки.
– О, Энни, я и не знала, что ты здесь, – промолвила Присцилла и потупила взор, словно почувствовав робость, хотя Энни и не знала причины этой робости. До сих пор Присцилла почти не обращала внимания на Энтони и относилась к нему как к брату. Значит, причина ее робости была в Энни. Но почему?
– Я зашла сюда за свежим хлебом для брата, – сказала Энни. – Послушай, Присей, давай сегодня пойдем на бал: ты, я, Энтони и Николас.
В глазах Присциллы появилось странное выражение, и все-таки Энни еще ни о чем не догадывалась.
Присцилла судорожно вздохнула, а затем протянула свою корзину Энтони.
– Наполни, пожалуйста, мою корзину дюжиной свежих булочек. Энни, я случайно видела сегодня утром Николаса, он очень хотел пойти на праздник. И мы с Энтони тоже. А Патрику я сама отнесу свежую выпечку. Энни, по-моему, тебе нужно поговорить с Николасом и выяснить все до конца, потому что мы с ним, кажется, очень нравимся друг другу.
Энни была поражена словами Присциллы, она в волнении схватилась за горло.
– Вы с Николасом встречаетесь и я стою у вас на пути? Но он мне совершенно безразличен, то есть он мне нравится, но как друг. Я очень рада за вас! – торопливо закончила она, боясь, что ее удивление Присцилла примет за ревность.
– Я очень рада, что мы поговорили по душам и ты не обижаешься на меня, – проговорила Присцилла, зарумянившись от смущения. – Я сейчас пойду в мастерскую и отнесу булочки Патрику. До вечера…
С этими словами Присей легко, точно маленькая птичка, выпорхнула из пекарни.
После ее ухода в помещении установилась напряженная тишина. Энтони проверял, не подгорели ли пряники в печи.
– А как ты узнаешь, когда печь достаточно разогрелась для выпечки? – спросила Энни, стараясь начать разговор, хотя ее мысли были далеко отсюда. Ей казалось, что все в мире нашли себе пару: все люди, все птицы, все животные, все рыбы, только она одна, как проклятая, обреченная на любовь к человеку, который предпочел ей развратную туземку! Энни понимала, что не очень справедлива к Олаве, но ничего не могла с собой поделать!
– Я просто сую в печь руку, – пояснил Энтони, стараясь развеселить Энни и отвлечь ее от тяжелых дум. – Если она при этом сгорает дотла, то значит температура в печи подходящая для выпечки.
Энни озадаченно взглянула на него, но потом поняла шутку и рассмеялась.
– Как мне хорошо с тобой, Энтони, – промолвила она и, подойдя к нему, обняла за плечи.
– Я мог бы своими шутками развеселить тебя сегодня на балу, – глухим от волнения голосом промолвил он, видя, что Энни отстранилась от него и укуталась в шаль, несмотря на жару, стоявшую в пекарне. – Давай забудем обо всем сегодня вечером, Энни, и от души повеселимся. Что ты на это скажешь?
Энни задумалась на секунду, а затем кивнула:
– Хорошо, я согласна, – сказала она, решив про себя, что это будет удобный случай проверить свою сопротивляемость унынию, безраздельно овладевшему ею с некоторых пор.
Обняв Энтони еще раз, она быстро вышла из пекарни и направилась к дому священника, чтобы, не спеша, принять ванну.
Она сидела в медном чане, в который была налита горячая вода, и на поверхности плавал кусочек душистого мыла. Девушка глубоко задумалась. Сколько она еще может продолжать такую жизнь, полную унижения от сознания, что она любит мужчину, который пренебрег ею? Когда она сможет снова ощутить радость жизни, вкус каждого дня, каждого мгновения, как это было, когда она верила, что и Джек любит ее всем сердцем. Сейчас она словно омертвела, и единственное, что она сейчас чувствует – это тупую и бесконечную, как океан, боль в сердце. Она понимала, что засыхает, увядает, как цветок, но не видела никакого выхода. Это чувство было сильнее ее воли к жизни, девушка чувствовала себя пленницей. Энни упрямо встряхнула головой. Нет, она не поддастся своей слабости и будет счастливой прямо с сегодняшнего дня. Она будет сегодня самой красивой и счастливой на балу!
Выйдя из чана, Энни тщательно растерла тело жестким полотенцем, так что ее атласная кожа порозовела, долго расчесывала свои прекрасные медные волосы, роскошными волнами рассыпавшиеся по спине. Затем она протерла лицо и грудь розовым маслом, отчего кожа засияла как перламутровая, а от самой Энни стал исходить неповторимый аромат роз и ее цветущей молодости.
Затем девушка осторожно надела легкое персиковое платье с атласным поясом. Оно, конечно, было слишком легким для прохладного осеннего вечера, но больше ничего красивого у Энни не было. Монахини подарили ей три платья, два из которых были повседневными, а одно, вот это, годилось и для бала.