Земля наша велика и обильна...
Шрифт:
– Приветствую, Дмитрий, – сказал я.
Он поднялся, заулыбался, широкомордый, раскинул длинные толстые руки. Я дал себя обнять, некоторые не могут без этого действа. Им кажется, что не прояви вот такое интимное, то как будто бы ты враг, а раз уж прошел такое ритуальное, то очищен богами, свой. Некоторые, особенно суеверные, еще и лобызаются, прям взасос, как незабвенный Леонид Ильич, тот еще и гороскопы собирал, в черную кошку и в сглаз верил так же непоколебимо, как вот Дима Лысенко верит в славянское братство.
– Что-то случилось? – спросил он с участием.
– Да нет, – ответил
Лысенко смотрел с сочувствием, изрек:
– Больно вы мягкий, Борис Борисович. Надо уметь отбрыкиваться так, чтобы больше не липли. Даже гнилые демократы умеют, а мы, самая здоровая часть нации, тем более должны уметь говорить твердо и решительно… если уж по дипломатическим соображениям почему-то нельзя сразу в лобешник!
– Да уж, – сказал я с неловкостью. – Надо, надо…
– В лобешник?
– Да хотя бы научиться говорить «нет».
– Правда, – сказал он с опасением, – тогда перестанете быть политиком, гм… Это те ни да, ни нет, а всегда вот так уходят от вопросов.
– Да иди ты, – сказал я с досадой. – Что с выпуском?
Он вздохнул.
– Строгаю сам и передовицы, и половину материалов. Народ у нас побазарить мастера, но как до дела, сразу в кусты. То писать лень, то берутся, но двух слов не свяжут, а править не позволяют, они же гении… А есть и такие, что на словах весь мир на уши ставят, а в газете боятся слово сказать. Мы же фашисты, расисты, гады и все такое… Вдруг да их преследовать будут?
Он горестно махнул рукой, я сочувствующе промолчал. Больше всего недовольных положением русских в России, но меньше всего тех, кто за улучшение этого положения готов прищемить себе хотя бы мизинчик. Это курды обливаются бензином и жгут себя на площадях, чеченцы ведут на таран груженные динамитом автомобили, палестинцы с поясами шахидов проникают в толпу противника, ирландцы ведут вооруженную борьбу с англичанами, а баски – с испанцами, хотя, с нашей точки зрения, чего им делить, а вот русские стонут, вопят, жалуются, обвиняют, но всем хочется, чтобы кто-то другой за них все сделал, а им счастливую и сытную жизнь преподнес на блюдечке.
– Держись, – повторил я. – Должно же прийти пополнение?
Он хмыкнул:
– Разве что от скинхедов.
В коридоре Лукошина, к счастью, нет, я огляделся, вздохнул свободнее, ненавижу церковный вопрос, хотя он существует, похоже, здесь только для меня одного. Многие в РНИ в той или иной форме придерживаются формулы: православие – монархия – народность, причем православие ставится впереди, что совсем уж нелепо в наше свободное время.
Я поднялся на третий этаж. Далеко в конце коридора возле распахнутого окна беседуют с бумагами в руках Белович и Бронштейн. Оба похожи не на русских националистов, как вон Лукошин, а на преуспевающих молодых энергичных бизнесменов из Парижа или Лондона. Оба в белых с синевой рубашках, с умело подобранными галстуками, аккуратно подстриженные, чисто выбритые, с подчеркнуто европейскими лицами: длинноголовые, с высокими скулами и выступающими подбородками, оба арийски голубоглазые, похожие, как братья, только Белович носит очки, хотя, подозреваю, все для имиджа, как говорится. Сейчас зрение
Белович показывает Бронштейну бумаги, но не тыкает пальцем в строчки, как делал бы Лукошин, а, перевернув ладонь кверху, легонько постукивает по распечатке кончиками ногтей. При моем приближении оба повернули головы, в очках Беловича отразился солнечный свет, словно от зеркальных, но только на миг, Белович прекрасно воспитан и никогда не позволит себе надеть очки с зеркальными или темными стеклами.
Я скупо улыбнулся, их трудно застать вместе, Белович очень обижается и переживает, когда из-за фамилии в нем подозревают еврея. К тому же и отчество – Маркович, Василий Маркович Белович, уже охрип доказывать, что в родной Белоруссии окончания фамилий на «ич» так же привычны, как в России на «ов», а на Украине на «енко». А имена Левко, Марко – самые распространенные как на Украине, так и в Белоруссии…
Бронштейн – да, еврей, он и не маскируется под Иванова или Петрова, Исаак Маркович Бронштейн – экономист, менеджер, бухгалтер, толковый работник, дело свое знает и делает с азартом. Для него РНИ – предприятие, которое должно процветать, вот и старается, чтобы с бумагами все в порядке, а то проверки идут одна за другой, эти проклятые демократы уже задолбали, он их ненавидит больше, чем коммунистов, те в прошлом, а эти придурки здесь, жить мешают.
– Приветствую, – сказал я.
– Слава России! – ответил Белович, а Бронштейн легко согласился:
– Да-да, слава-слава России, родине слонов и самых лучших в мире дорог!
– А что дороги? – возразил Белович задиристо. – Танки уже не застревают!
– Наши танки все проходимее, – согласился Бронштейн. – Вот Борис Борисович подтвердит, он был на авиашоу в Тушине.
Белович закатил глаза под лоб, пробормотал:
– Ах, Биробиджан, Биробиджан… Многовековая мечта русского народа…
Бронштейн сказал обидчиво:
– Ах, ви таки антисемит?
Белович отмахнулся устало:
– Знаю-знаю, зачем вы напустили в Россию всяких черножопых! Как будто стал бы Гитлер антисемитом, если бы еще тогда в Германию понаехало столько турок и негров, как сейчас!..
Я постоял, послушал их пикировку, поинтересовался:
– О чем спор?
– Исаак Маркович говорит, что надо делать какие-то шаги вперед…
– В России? – возразил Бронштейн. – В России стремительный шаг вперед только после пинка в зад.
– Судя по рекламе, – возразил Белович, – в России всего три беды: перхоть, кариес и менструация! Так из-за чего нам давать пинка?
– В России по-прежнему только две беды, – запротестовал Бронштейн, – дураки и… дуры! Хотя, конечно, как все дураки, оптимисты. Только в России каждую пятницу в газетах печатают крупно объявление о конце света и мелким шрифтом печатают под ним программу передач на будущую неделю.
Белович помахал пальцем у него перед лицом:
– Вы никогда не задумывались, почему американцы, намекая на известный орган, показывают средний палец, а русские – руку по локоть? Это наш несимметричный ответ проклятому Западу. И намек, что если нам засадить палец, мы…