Земля недоступности
Шрифт:
Мультанаки умолк, набираясь сил для дальнейшего рассказа. Зуль крепко сжал сцепленные пальцы, чтобы не показать окружающим, как дрожат его руки. Ему хотелось броситься на водолаза и заткнуть ему рот или просто схватить его за горло, чтобы заставить замолчать. Сейчас этот грек наберется сил и расскажет о том, какой вид имел человек, захлопнувший люк «Наутилуса».
Судьба Зуля будет решена несколькими словами умирающего.
Мысли вихрем неслись в голове Зуля. Он придумывал выход за выходом. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы не дать почувствовать другим своего волнения. Как упершуюся в затылок раскаленную железную палку, Зуль чувствовал на себе жесткий взгляд Йельсона. Но он решил, что ничто не заставит его обернуться на этот взгляд.
Вдруг новая мысль мелькнула у него в мозгу. Выход совершенно неожиданный. Он решил сам рассказать все, как было.
Зуль еще крепче сжал пальцы.
— Послушайте, — начал он.
4. МУЛЬТАНАКИ КОНЧАЕТ СВОЙ РАССКАЗ
Йельсон гневным жестом прервал Зуля, не дав ему говорить.
Мультанаки открыл глаза и продолжил свой рассказ:
— Впрочем, я не очень долго думал над этим… Мне тогда хотелось только одного: как можно скорее добраться до лодки, а для этого нужно было во что бы то ни стало обогнуть бесконечную
Мультанаки устало закрыл глаза.
5. ЙЕЛЬСОН УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО НЕТ ПОЛОЖЕНИЯ, ИЗ КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ БЫЛО БЫ ВЫЙТИ
В палатке царил полумрак. Люди лежали, завернувшись в меховые мешки. Под впечатлением рассказа водолаза все притихли. Скучно прошел ужин. Молчаливо собрались спать. Но Йельсон решил все–таки рассеять тяжелое впечатление и вопреки очевидности выводов, какие следовало сделать из сообщения Мультанаки, упрямо сказал:
—Билькинс любил всегда говорить, что ему не везет. Но я все–таки думаю, что он неправ. Вы вот, небось, строите самые печальные предположения о судьбе «Наутилуса», а я готов поставить десять против одного за то, что Билькинс останется невредим и вытащит из этой передряги всю команду даже в том случае, если лодка потерпела аварию. Надо вам сказать, господа, что пресловутый Север вовсе не так страшен, как это принято думать в широкой публике. Я говорю, конечно, о тех случаях, когда попавшие в его ледяные лапы люди не представляют собою беспомощных ягнят, а сами достаточно зубасты, и могут постоять за себя.
Зуль многозначительно крякнул в своем углу. Йельсон посмотрел в его сторону.
— Вы ворчите там, доцент, желая, по-видимому, вступиться за всемогущество и несокрушимую силу Севера, а я берусь показать, что для опытного и сильного человека здесь почти не существует такого положения, которое можно было бы назвать безнадежным. Я считаю Билькинса безусловно гораздо более опытным и крепким парнем, чем я, а даже мне пришлось, не дальше как в предыдущей экспедиции, быть в положении, которое весь культурный мир считал безнадежным; однако, как видите, я здесь, и вся моя конструкция вполне исправна. Ведь нельзя же считать существенным ущербом отмороженные пальцы на одной ноге. И без ног люди живут, а без пальцев и подавно жить можно.
Один из геологов высунул из мешка нос:
— Мистер Йельсон, по–моему, ваша очередь сегодня рассказывать нам занимательные вещи для усыпления. Так расскажите лучше всего, как вы тогда потерялись, ведь никто из нас толком этой истории не знает.
— То, что вы откровенно собираетесь засыпать под мой рассказ, должно по–вашему особенно поощрять? Но я не требователен и, если хотите, все–таки расскажу вам, как мы с Горландом поблуждали в Сибири.
Йельсон долго копался в глубоком кармане своего мехового комбинезона и вытащил оттуда большой портсигар.
— Последняя пачка папирос. Ценятся на вес золота и даже дороже, но я, по-видимому, должен расположить слушателей в свою пользу или хотя бы дать им возможность лишние четверть часа не клевать носом — каждый получает по папиросе.
Из мешков потянулись жадные руки. Йельсон выдал всем по папиросе и, закурив свою, начал:
— Вы помните, вероятно, из–за чего нам пришлось в октябре тысяча девятьсот двадцать девятого года начать целую серию полетов с Аляски в район мыса Северного у Чукотской земли? Там застрял во льдах на зимовку старый Свенсон на своем «Нануке». Дрянное маленькое корыто этот «Нанук», и, конечно, Свенсону приходилось на нем несладко. Впрочем, речь шла не о том, чтобы выручать самого Свенсона — он в этом не нуждался и способен просидеть во льду сколько угодно, как медведь, сося свою лапу. Удивительно крепкий старик. Вы помните, как он прошел зимой 1928 года на собаках с зазимовавшей шхуны в Москву только для того, чтобы поругаться с советским ГосТоргом, помешавшим ему вывезти заготовленную пушнину по воздуху? Это был номер. Но, впрочем, сейчас не об этом. Так «Нанук» вмерз крепче, чем нужно, и обречен был на зимовку. А на «Нануке» у старого Свенсона был результат годового сбора пушнины — ее нужно было как можно скорее доставить в Америку. Иначе старик нес большие убытки, а не в его привычках терять доллары там, где он считает их принадлежащими себе. Вместе с необычайной крепостью и, если хотите, даже широким иногда размахом настоящего исследователя, в нем уживается душа невероятно скупого торговца. Он, как никто, понимает, что время всегда дороже денег. А что может сохранить время лучше аэроплана? Свенсон уже отлично знал, что лучшего ничего не найдешь, и потому стремился организовать переброску мехов с «Нанука» на Аляску именно по воздуху. А тут еще один грузик застрял на «Нануке» — дочь Свенсона. Ее он тоже не хотел оставлять на зимовку во льду на своей поганой шхуне. Вероятно, старик–считал, что и этот товар может потерять в цене от лишнего года непроизводительного лежания на боку. В отеческие чувства старика я не верю; тем более, что и девица–то не из тех, что нуждаются в особенной опеке — вполне подстать папаше. Ну, как бы там ни было, а нам предложили по примеру прошлого года слетать к «Нануку»
— Ну–с, на этот раз мы пошли в полет с механиком Горландом. Славный парень. Первый полет мы совершили в более или менее сносных условиях. Прилетели к «Нануку» и сняли с него наиболее ценные грузы—дочку Свенсона и партию шкурок сибирских чернобурок.. Все это мы преблагополучно доставили в Теллер. И вот тут–то мы сделали величайшую глупость, какую только могли придумать. Чтобы понизить служебную нагрузку нашего самолета, мы сняли радиоустановку. Мы глупейшим образом польстились на 30 кило, что весила вся аппаратура. Сменив лыжи, немного поврежденные в первом полете, мы снова вылетели к «Нануку». Уже во время старта погода не предвещала ничего хорошего и синоптики предсказывали шторм с сильным снегом. Я думал, что мы успеем проскочить к «Нануку» прежде, чем этот шторм разыграется как следует. Однако над Чукотской землей для меня стало ясно, что проскочить если и удастся, то будет нелегко. Ветер нордовых румбов с такой силой гнал снег и какую–то гнусную крупу, что в самолете создавалось впечатление, будто он подвергается сильнейшему обстрелу. Видимости не стало вовсе. Но это бы еще полбеды, я уверен, что мы пошли бы и по приборам, если бы проклятый мокрый снег не стал налипать на самолет. Мы превратились в какой–то летучий сугроб. Скорость катастрофически падала и вдобавок от забившего все и вся снега стал шалить мотор.
| 81 |
По моим расчетам нам оставалось пройти пустяки до «Нанука», так как мы уже миновали Рыркарпий с факторией Госторга. В крайнем случае, промазав мимо «Нану ка», мы могли бы отыскать застрявший недалеко от него русский пароход «Ставрополь». Не слишком интересно было искать убежища у большевиков, но ведь не хуже же, чем у медведей. Тем более, что и выбора–то не было. Однако пурга» не дала нам возможности воспользоваться гостеприимством даже этих полудикарей. Пошла такая стрельба в моторе, что пришлось садиться тут же. Было не до размышлений. И что самое замечательное — мы сели на морской лед вполне благополучно. Я не особенно тужил. Отсидевшись здесь от пурги, мы могли спокойно долететь до «Нанука». Двое суток мы воевали с метелью, в буквальном смысле слова вцепившись в самолет. Ветер старался швырнуть машину об лед так, чтобы не дать нам возможности когда–либо ею воспользоваться. Кое–как мы с этим справились: сильно помог нам в этом деле снег, занесший нашего «Пингвина» до половины. Мы сидели в кабине, как в снеговой пещере. Ничего, не плохо. Главное, тепло. А когда мы запустили нашу патентованную кухню, стало просто великолепно — хоть не вылезай. Однако вылезать все–таки пришлось. Метель немного стихла и можно было подумать о старте. Пока мы открывали дверь самолета, ветер и вовсе прекратился. Вы представляете себе, чтс значит освободить самолет, доверху занесенный снегом? Уж и попотели же мы. На дворе было не слишком жарко— подходило к тридцати градусам Цельсия, а белье прилипало к спине от пота. Потом бедняге Горланду досталось еще и от мотора. Двигатель застыл и промок. Запустить его стоило немалого труда. Но в общем мы все подготовили к старту и пошли на взлет, рассчитывая через часок увидеть «Нанук». Не тут–то было. Снегу навалило столько, что мне пришлось несколько раз прорулить по одному и тому же месту, чтобы хоть немного укатать дорожку для разбега. Но и тут мне не повезло. В тот самый момент, когда машина отделялась от поверхности льда, лыжа наткнулась, по-видимому, на какой–то торос. Взлететь мы взлетели, но вместо правой лыжи у нас болтались растрепанные щепки… Вот тут–то мне пришлось подумать над тем, что же делать дальше. Лететь к «Нануку» было нелепо. Сев около шхуны с такой лыжей, я все равно разобью машину и не смогу никуда двинуться — придется разделить на целую зиму общество милейшего Свенсона. Может быть последнее и очень занимательно, старик он веселый, но меня привлекало все–таки мало. Я решил лететь обратно на Аляску для ремонта самолета. Горючего по моим расчетам должно было хватить.
Все шло гладко. Под нами снова прошли дымки зимовья на мысе Северном. Самых домиков из–под снега не было видно, по-видимому и здесь похозяйничала последняя пурга. Теперь передо мной открылась тундра. Насколько хватал глаз, расстилалась гладкая равнина с пологими холмами. При этом поверхность тундры была очень слабо прикрыта снегом. Слой его был настолько тонок, что в некоторых местах ветер совершенно оголил серую шершавую почву. В случае необходимости совершить посадку, это сулило мало хорошего. А тут еще одно обстоятельство совершенно выбило меня из колеи. Где–то в бензинопроводе открылась течь и, пока Горланд ее нашел и починил, бензиномер успел упасть почти наполовину. Теперь у меня не могло хватить горючего до Аляски. Нужно было избрать какую–то более близкую цель полета…
Мы как раз поравнялись с устьем реки Ангуемы. Если верить карте, то, идя по течению Ангуемы и выйдя потом на русло речки Энненакол, я пришел бы к посту Мариинскому на берегу Анадырского залива в устье реки Анадырь. Там есть радиостанция. Я решил не итти вдоль побережья Чукотской земли, а повернуть вдоль Ангуемы и пересечь всю Чукотскую землю к посту Мариинскому. Взяв курс на зюд–зюд–вест, мы пошли по течению этой речки. Оказывается, ее не так просто было отличить от окружающей местности. Снежный покров сравнял берега; река была едва приметна по извивам русла. В некоторых местах приходилось об этом русле только догадываться по легким складкам местности. Различать речку стало еще труднее, когда воздух внезапно подернулся густой дымкой и следом затем наполнился крутящимися вихрями крупного, как пух, снега. Снег бесновался у нас перед носом, закрывая все кругом и покрывая переднее стекло моей кабины толстым слоем ваты. К многочисленным обязанностям Горланда прибавилась еще одна — через каждые пять минут счищать снег с переднего стекла. А потом и это не стало помогать; стоило Горланду отнять руку, как я снова ничего не видел. Подо мной ничего не осталось, кроме вертящихся узоров белой пелены, закрывшей от меня землю. Я перестал различать что бы то ни было. Попытался лететь над самым руслом, чтобы хоть что–нибудь видеть. Самолет почти задевал шасси за сугробы, и я все–таки не мог как следует отличить русла реки от соседних холмов. Так продолжалось около часа, Я начинал терять всякое представление об истинном направлении полета, когда вдруг передо мной появился высокий снежный холм. Я всем корпусом потянул рукоятку на себя, но было уже поздно. Расстояние оказалось слишком малым, чтобы даже моя облегченная машина успела набрать высоту в какие–нибудь десять метров. Огрызками шасси с остатками лыжи мы зацепили за холм. Чорт его знает, что там было дальше. Моей последней отчетливой мыслью было выключить контакт и это все, что я успел сделать, спасая себя от пожара…