Земля незнаемая. Зори лютые
Шрифт:
Пошел Анисим в Кремль правды искать у государя, но рынды не то что в хоромы великокняжеские не впустили, еще и взашей с высокого красного крыльца столкнули.
Не день и не два, до самого мая, травня-цветенья, мыкался Анисим в поисках Настюшки, да так и не нашел.
Караульный мужик, что ночами сторожил княжеское подворье, сжалился над Анисимом, сказал: «Не ищи ее здесь. Нет тут твоей Насти. Лихой человек тиун…»
День у Сигизмунда начинается поздно. Еще король спит, а в передней уже толпятся паны, ждут королевского выхода. Переговариваются, подчас бранятся меж собой.
На второй день после сейма у панов только и разговоров, что об отъезде королевского маршалка. Обсуждают паны, шумят. Всех больше поносит Глинского Ян Заберезский.
— Гордостью обуян маршалок, оттого и правды не терпит! — кричит он, размахивая руками.
— От правды бежит, — подхватывают Яна в несколько голосов паны.
Седой воевода Лужанский поддакивает:
— Многими привилегиями наделен князь Михайло. Не оттого ль вознесся высоко?
Заберезский подбежал к нему, затряс головой:
— Верны слова твои, воевода. Лишить Глинского привилегий!
— И земель! — в тон Заберезскому выкрикнул один из панов.
Пан Радзивилл согласно покачивает головой.
За гомоном не заметили короля. Он остановился в дверном проеме, глаза сощурены.
— О чем спор, панове?
У Сигизмунда голос резкий, высокий.
Ян заторопился к королю, растолкал панов.
— Король и великий князь, маршалок Глинский отъехал из Вильно.
Сигизмунд нахмурился, недовольно оборвал:
— А разве паны литовские лишены вольностей? Эка невидаль, маршалок Михайло Вильно покинул. Так из-за того всколготились, королю сон разогнали. — И уже спокойней добавил: — Вчера Глинский, завтра — ты, Ян, либо ты, воевода Лужанский. Не стоит об этом речи вести, панове.
— Но, король и великий князь, — осмелился вставить слово Заберезский. — Есть слух, что маршалок Михайло списывается с великим князем Московским…
— Истина ли это либо твои досужие вымыслы, Ян? — нахмурился Сигизмунд.
— Мои люди донесли, вчерашней ночью у Глинского был князь Курбский, — приложил руки к груди Заберезский. — К чему?
Сигизмунд щипнул тонкий ус, задумался. Паны смолкли, с короля глаз не сводят. Наконец, обращаясь к Заберезскому и Лужанскому, Сигизмунд проронил:
— Вам, панове, препоручаю догляд за маршалком. Да и с князя Курбского глаз не спускайте. Русского князя не дозволяю пускать из Вильно. Але вознамерится ехать, силой ворочать. Холопов его тоже перехватывать, коли посылать князь Курбский вздумает на Русь.
Всю неделю караулил Анисим, когда Еремка с Тимохой на мельницу отправятся. Под воскресный вечер увидел, как сели они на коней, выехали из княжеской усадьбы. Анисим за ними следом поспешил. Шел, дороги не разбирая. Местами ноги по щиколотку в грязь вязли. Лапти размокли, скользко. Сокращая путь, свернул на лесную тропу. Затрещали под ногами сухие ветки. Смеркалось. В лесу темнело быстро. Анисим торопился, боялся с пути сбиться. Запыхался. Из леса выбрался уже у самой мельницы. Под деревом кони привязаны. Завидели человека, заржали. Анисим обрадовался. Значит, не ошибся, сюда тиун с егерем путь держали. Спрятался в кустах. Из мельницы вышел Влас, постоял. Слышит Анисим, Еремка мельника позвал:
— Кого там принесло? Кони волнуются.
— Да никого, — ответил Влас. И сам себе сказал: — Зерна нешто засыпать коням.
— Не надобно, — подал голос Еремка, — скоро ворочаться будем.
Мельник ушел. Со скрипом затворилась дверь. Выбрался Анисим. Сердце стучало гулко, рвалось из груди. Заметил кол у плетня, взял. Не помня, как у двери очутился, подпер. Смахнул пот со лба, осмотрелся. Рядом потемневшая копенка сена. Торопясь, разбросал ее Анисим, под дверь положил несколько сухих охапок. Долго высекал искру. Руки тряслись. Но вот жгут затлел. Анисим раздул его и, когда пламя вспыхнуло, окликнул:
— Еремка!
В мельнице затихли. Кто-то толкнул дверь, забарабанил. Анисим снова позвал:
— Еремка, скажи, куда Настю подевал?
— Аниська, открой! — вместо ответа выругался тиун и затряс дверь.
— А вот не открою, — злорадно рассмеялся Анисим. — Спалю я вас за Настасью.
Раздался голос егеря Тимохи:
— Здесь твоя Настя, Аниська, забери ее!
— Врешь, пес, — не поверил ему Анисим. — Если там она, пущай отзовется.
В мельнице зашептались. Потом с угрозой заговорил тиун:
— Открой, Аниська, пока добром просим. Аль забыл, как били?
— Того не запамятовал, — оборвал Анисим. — Отныне конец твоим глумлениям над нами, смердами. И дружкам твоим та же судьба, что и тебе, мучитель! Слышишь?
— Ну погоди, выберемся, отправим тебя к твоей Насте в омут! — выкрикнул Тимоха.
— А-а! — вскрикнул Анисим и сунул горевший жгут в сено. Огонь вспыхнул, охватил дверь. Обжигая руки, Анисим поднес жгут к стрехе. Пламя лизнуло бревна, весело заплясало, а Анисим бегал вокруг мельницы, поджигал солому на крыше, приговаривал:
— Горите, горите, не человеки, звери.
Ржали, рвались с повода кони. Опомнился Анисим, кинулся коней отвязывать.
— Вы-то за хозяев не в ответе!
Потом отошел к запруде, угрюмо смотрел, как, охваченная огнем, горит старая мельница. Плакал в лесу филин. Чернел заросший омут.
В Москве набатно ударил колокол. Анисим повернулся, медленно побрел с пожара.
Звенигород — не Москва. Звенигород — город тихий, дремотный. Даже удивительно, отчего Звенигородом именуется. Миновал Анисим улицу, другую, редкий прохожий встретится. На Анисима глаза пялят. В Звенигороде каждый друг друга знает, новый человек приметный.