Земля незнаемая
Шрифт:
– За нынешнее лето дань вами не отдана.
Смерды с ноги на ногу переминаются, молчат. Вышел вперёд старик, поклонился низко:
– Уволь, боярин-батюшка, нет нынче ничего, пограбили нас иноземцы. Погоди до будущего лета.
Покраснел Путша от гнева, выкрикнул:
– Добром не хотите, возьму что найду!
– И повернулся к гридням: - Всё обыщите, а моё мне!
– Не забирай, болярин, не оставляй голодными, - взмолились смерды.
Старик перед Путшей на колени опустился, заговорил скорбным голосом:
– Болярин-батюшка, детишек малых пожалей. Весна голодна не с калачом придёт. В прошлую зиму тиун твой всё выгреб, от сосновой толчёнки брюхо раздуло, насилу до урожая дотянули. Нынче ты обижаешь.
Путша на старика двинулся, замахнулся посохом:
– Уйди прочь, смерд!
– А потом к гридням: - Почто стали, либо не слыхали моего слова?
Кинулись дружинники к клетям, волокут на сани глиняные сосуды с зерном, берестяной туесок с мёдом, солонину, коробок с яйцами, снова ворочаются, шарят всюду. Один корову привёл, привязал к саням. Бабы и ребятишки вой подняли.
Склонился Путша к туеску с мёдом, поддел пальцем, лизнул, почмокал, потом пригрозил смердам:
– Сокрыть дань захотели? Сгоню с земли!
Молчат смерды, головы долу повесили, покашливают.
Путше надоело ругаться, велел бабе смахнуть снег с пенька, уселся, глядит, как гридни сани наполняют всякой снедью. День к вечеру, мороз крепчал. Подошёл гридин, развёл руками:
– Всё забрали.
Боярин, негодуя, головой закрутил:
– Малая дань. Покудова вторые сани не заполните, не уеду! Слышите, смерды?
Притихли бабы, потом снова заголосили. Мужики пошептались, разошлись. А дружинники из крайней избы всех выгнали, баб заставили свежей соломы наносить, ко сну готовятся.
Время к ночи подошло, гридни коней в сарай завели, сани холстом увязали, сами в избе в солому зарылись, захрапели.
Затихло село, даже собаки не лают. Лежит Путша на полатях, медвежью полость под бока, сверху шубой укрылся. Сладкий сон видится боярину, будто он в вышгородских хоромах на перине развалился, а ключница рядом стоит, приговаривает: «А не прислать к тебе девку, болярин?»
От ключницы жаром пышет, тело печёт. Пробудился Путша, в избе дымно, и огонь крышу лижет, потрескивает, гридни мечутся, кричат, дверь толкают, не поддаётся.
Соскочил боярин с полатей, смекнул: снаружи колом подпёрто. Закричал с перепугу, кинулся с гриднями в крыше дыру проделывать, солому по избе раскидывать. Понял Путша, конец настал и заплакал от злости…
Сбежались смерды на пожарище, сбились кучно, молчат, к горящей избе не подходят. С грохотом выбросив высоко к небу искры, рухнула крыша, и смолкли крики, только трещат да корёжатся брёвна.
Вздохнул старик, надел шапку.
– Не стало болярина-батюшки. Не умел избу по-нашему топить, оттого и беда приключилась.
И, повернувшись к мужикам и бабам, прикрикнул:
– Чего уставились, разбирайте с саней поклажу, прячьте понадёжней. А как заявятся тиун да княжий пристав, сказывайте, болярин-де сгорел по своему недоразумению.
2
Нет покоя архиерею Анастасу, извёлся душой…
Положив седую голову на посох, Анастас сидит в обитом красным аксамитом кресле, и его чёрные глаза задумчиво уставились на стену, завешенную ковром.
В хоромах полумрак, благоухают сухие травы, натоплено жарко. Анастас не любит холода. На его далёкой родине Византии не бывает таких морозов. И в Корсуни, где прожил немалые годы, тоже было теплее…
– Ох-хо-хо, до чего довёл княжество Святополк, - сокрушённо покачивает из стороны в сторону головой Анастас и трёт лоб, снова думает.
Который день терзают его сомнения, бояр Еловита и Та льда в душе ругает. «Все они, проклятые, посулами в соблазн ввели. Прибежали, уговорили: иди замолви слово за Святополка, уйми гнев Владимира…»
Потом и сам Анастас уверовал в Святополка. Мыслил, сядет на киевский стол, чтить будет его, архиерея, церковь одарит щедро. А что получилось? Святополк ляхов на Русь навёл, золото и серебро, что в скотнице хранилось, отдал. Ко всему сам от Православной Церкви отходит, к католикам льнёт.
Упаси Бог, дойдёт слух о том до Никеи [109] , патриарх во гневе не то что митрополии, но и архиерейского сана лишит. А Анастас давно уже держит тайную мысль стать митрополитом на Руси…
109
Никея - город близ Константинополя, местожительство патриарха.
Хлопнув в ладоши, прислушался. Тихо. С силой стукнул посохом в пол. Появившемуся монаху сказал:
– Сыщи пресвитера Иллариона.
Монах удалился, а Анастас воротился к прежним мыслям.
«По Святополкову наущению Борис и Глеб мученическую смерть приняли, а новгородский архиепископ Феопемт поспешил в проповеди к святым их причислить. Ведома хитрость новгородца, митрополитом жаждет быть на Руси. Не потому ли и покойного князя Владимира с амвона [110] тоже в святые возвеличил.
– Анастас усмехнулся, покачал головой.
– Во святые, что Русь крестил… Но во язычестве многоженец и блудник… Хе, хе! Гиене подобен алчущий Феопемт!»
110
Амвон - возвышение в церкви перед царскими вратами, ведущими в алтарь в Православной Церкви.
И, закрестившись истово, вслух проговорил:
– Прости, Господи, прегрешения мои.
Вошёл пресвитер Илларион, всё такой же, каким в Турове был, живот выдался под грубой сутаной, чёрные лохматые волосы из-под клобука до плеч свисли. Остановился у двери, склонился в поклоне.
– Подойди ближе, Илларион, - насупился Анастас, - и сказывай, почему не уведомил меня, что князь Святополк ещё в Турове склонялся к католикам?
– Отец архиерей, обо всём том уведомлял я князя Владимира, - пророкотал Илларион.
– Ты же не спрашивал меня.