Земля незнаемая
Шрифт:
– Сын мой, верен ли слух, что ты обещал союз киевскому князю?
Генрих молчит, и епископ продолжает:
– Нет, не мыслю, чтоб рыцари моего императора мечами укрепляли власть ослушников католической церкви. Папа не одобрит, если такое случится.
Император хмурится, но епископа не прерывает. Он склоняется над картой, нарисованной чёрными чернилами на большом листе пергамента, долго разглядывает её. Потом хрипло говорит:
– Письмо к князю Ярославу передано, но оно не есть всё. Однако тебе, епископу в земле ляхов, ведомо, что у нас с королём Болеславом издавна нет дружбы.
– Истинно так, сын мой, однако король Болеслав и ты единой веры. Король ляхов хоть и славянин, но в своей стране верный слуга папы и поборник католической церкви.
– В этом твоя правда, отец настоятель, но погляди и на другое.
– Генрих провёл ладонью по карте.
– Ляхия при Болеславе слишком расширила границы. Под властью Болеслава Мишенская марка и земля лучижан. Нынче он готовится взять под себя земли русов.
Император вопросительно поднял на епископа глаза.
– Может, и так, сын мой, да разве мечи германских рыцарей не смогут отрезать добрый клок Ляшской земли, когда Болеслав, король одних славян, истощит свои силы в борьбе с другим славянином - Ярославом? От той вражды германцам выгода. Ты, сын мой, и сам убедишься в правоте моих слов. Своей же помощью Ярославу германские рыцари помогут славянской Руси, и, кто знает, не будут ли русы опасней Германии, чем ляхи, как стали они опасны для Византии с того часа, когда их корабли начали бороздить воды Понта, а князь Мстислав сел на тмутороканский стол.
– Речь твоя поколебала меня, - потёр лоб император - Пусть будет так, как ты сказал, - Император поднялся.
Епископ откланялся, приподняв полы сутаны, покинул покои.
Тысяцкого Гюряту в полночь потревожил псиный лай, окрик воротнего сторожа. Оторвав от подушки голову, Гюрята прислушался. Нет, кажется, всё стихло. Тысяцкий снова лёг, повернулся на бок. Перина мягкая, горячая. Закрыл глаза, попытался уснуть. Сквозь дрёму услышал, как сызнова заворчали псы, забубнили у ворот два голоса.
Гюрята прогнал сон, как был в исподней рубахе, вышел в тёмные сени, на ощупь открыл дверь. Пахнуло ночной прохладой. Небо ярко светило звёздами. Где-то за крепостной стеной на болотах кричала ночная птица.
– Эй, кто там?
– негромко спросил Гюрята у сторожа.
От ворот отделился человек, проворно пошёл к крыльцу. Предчувствие сжало тысяцкому сердце.
– Кто это?
– снова спросил Гюрята.
– Я, отец, Пров.
– Вон оно кто! С края земли заявился, - сдерживая радость, проговорил Гюрята.
– Проходи, сказывай, где бывал и что видал да много ли ума-разума набрался?
5
В лето 6526-е [104] солёными слезами умылась правобережная Киевская Русь. Навёл Святополк войско Болеслава на отчие земли, вытоптали копыта ещё не сжатую смердову ниву, опустошили села и деревни.
На Буге встретил Болеслава Ярославов воевода Будый и начал через реку задирать короля, насмехаться:
104
1018 год.
– Эй, ты! Вот проткнём мы тебе палкой брюхо твоё толстое!
Переправились поляки через Буг и с криком «Погром!» [105] смяли русский полк. Воевода Будый с четырьмя гриднями едва спасся.
Не устоял вражескому натиску и червенский посадник Ратибор с дружиной, пали города Червень и Перемышль.
Оставляя клубы седой пыли и пепел пожарищ, тянулось шляхетское рыцарство на Киев, а вослед им нёсся тяжкий людской стон…
Ликует король ляхов. Со дня перехода границы его воинство не встречает серьёзного сопротивления. Бояре-перемёты [106] Путша с Горясером через свою челядь разведали: Ярослав в замешательстве и не готов к отпору…
105
Победа!
106
Переметнувшиеся на сторону врага.
Вот уже половина пути пройдена. Шляхетские полки ведёт сам Болеслав, по правую руку - воевода Казимир, по левую Святополкова дружина с воеводой Блудом.
Шло рыцарство на Русь, а тем часом князь Святополк, минуя русские сторожевые дозоры, не зная роздыха, гнал коня в печенежскую степь.
Укрываясь в высоких травах, сухой, загорелый печенег издалека не спускает с русского князя глаз. За князем скачет десяток гридней. Печенег на расстоянии узнал Святополка. Это к нему на помощь прошлой осенью водил Боняк орду. Видно, и теперь этот русский князь направляется за тем же.
Печенег крадётся следом, пока не убеждается, Святополк знает дорогу к хану и его конь бежит безошибочно. Только после этого, нахлёстывая коня, далеко опередив князя, печенег спешит оповестить следующий караул об увиденном, и вскоре хану Боняку стало известно о приближении Святополка.
На закате нежаркое солнце ровным светом озаряет степь. Она горбится разноцветьем трав, звенит и стрекочет. Вдалеке, у холмов, пасутся табуны. Боняк видит, как на курган въехал табунщик, замер нахохлившейся птицей.
Хан сидит на кошме, поджав калачом ноги, напротив русского князя. Перед ним чаши с кумысом, куски конины.
Святополк говорит:
– Не я один тя зову, но и король Болеслав. Он со своими полками уже пришёл на Русь, повоевал галицко- волынские земли. Нынче король на Киев направился. Веди и ты туда орду.
Боняк щиплет кончик уха, думает своё:
«Этот конязь подобен степному шакалу, труслив, а норовит урвать добычу другого».
А вслух говорит:
– Конязь, в прошлый раз я приводил к тебе орду, но мы не получили ни одной кобылы, ни гривны серебра. Разве не может и на этот раз случиться такое?
И хитро щурится.
– Хан винит меня, но разве не сам он увёл орду перед боем?
– с обидой возразил Святополк.
– Не оттого ли князь Ярослав осилил меня в тот день?
– Кхе, кхе! Не будем винить друг друга. Я поведу орду на Киев, но смотри, конязь Святополк, добычу мои воины получат сполна.
– Ты будешь иметь её вдосталь, - заверил Святополк.
– Кхе!
– одобрительно кивнул Боняк.
– Отдыхай, конязь, а мы начнём готовиться к походу. Ты пойдёшь с нами.
Воевода Добрыня, ещё больше отяжелевший за этот год, допоздна бродил по городу. Ночь наступала пасмурная, душная, как перед грозой. Добрыня спустился вниз на Подол, постоял у перевоза через Днепр, потом, обогнув усадьбу боярина Аверкия, снова воротился на Великую улицу, что тянулась к княжьим хоромам. Шагал воевода грузно, низко опустив голову. Заботы одолевали его. Да и было от чего задуматься Добрыне. Бояре Тальц и Еловит, бежав из Киева, нынче челядь свою дворовую подбили, и те кричали на торгу и улицах, а иные на площадях: