Земля обетованная
Шрифт:
– Идеальная любовь в животной любви? – переспросила Клер, стараясь побороть робость. – Мне трудно в это поверить. Ведь идеальную любовь, какую описывают нам поэты и музыканты – любовь Тристана или того же Альцеста, – и спаривание животных разделяет такая глубокая пропасть.
Но пока она это говорила, у нее в памяти зазвучал голос толстухи Леонтины: «Здешний люд – они прямо как животные».
– Однако же, – ответил с улыбкой Менетрие, – если бы продолжение рода человеческого не нуждалось в спаривании любящих, вся наша музыка, вся наша поэзия пропали бы втуне. И художники избирали бы для себя иные сюжеты.
– Неужели вы и впрямь думаете, –
Менетрие устремил на нее пристальный, проницательный взгляд, в котором угадывалось легкое удивление с оттенком иронии:
– Я не просто думаю, я в этом уверен. Да и вы тоже, мадам, ибо в этой песни заключено именно то, что вы любите… по крайней мере, я на это надеюсь. Это Моцарт, это Гёте, это Шекспир, Бодлер, Малларме, Валери.
– Валери? – недоверчиво прошептала Клер. – Но ведь это чисто интеллектуальная поэзия!
– Да, но красота этой поэзии была бы ущербной без затаенной чувственности, которая временами открыто проявляет себя.
Клер вздохнула и умолкла.
– Позвольте мне еще на минуту вернуться к вашему «Орфею», – сказала Эдме. – Перечитывая его, я снова была потрясена той суровостью, с которой все религии мира порицают любопытство. Орфей не должен оборачиваться к Эвридике. Дочери Лота не должны оглядываться на город. Пандора не должна открывать пресловутый ящик. Психея не должна видеть лицо Амура. Адам не должен пробовать запретный плод. Да и в сказках то же самое: Элиза Брабантская не должна знать имени своего супруга. Вивиана не должна доискиваться «тайны» волшебника Мерлина. Седьмая жена Синей Бороды не должна, под страхом смерти, открывать дверь потайной комнаты, ключ от которой попал к ней в руки. Вы не находите все это удивительным? Ведь современное воспитание диктует нам прямо противоположное – удовлетворение любопытства. Да и наука – что такое наука, если не долгое и систематическое утоление любопытства?
– Это верно, – ответил Менетрие, – но приносит ли наука счастье людям? И не она ли открыла ящик Пандоры? Вот уже два века, как мы решили отказаться от инстинктов. И каков результат? Тот, который возвестили боги.
– А если у кого-то нет инстинктов? – спросила Клер.
– У живого существа всегда есть инстинкты, – отрезал Менетрие, взглянув на Клер так пристально, что она опустила глаза. – Иначе оно не смогло бы жить.
Эдме предложила своим гостям выпить кофе в маленькой гостиной.
– Ах, какие прекрасные у вас вещи, Эдме! – воскликнул Менетрие, с чувственной радостью поглаживая китайскую вазу, белую и гладкую.
XXXII
На следующее утро Клер позвонила Эдме. Предлогом для разговора была выставка, которую они хотели посетить вместе, однако Эдме догадалась, что Клер не терпится узнать, какое мнение о ней высказал Кристиан Менетрие.
– Не волнуйтесь, дорогая! Он был просто в восторге. Погодите-ка, сейчас я вспомню, в каких типично «кристиановских» выражениях он отзывался о вас. Сначала он сказал: «Она похожа на драгоценную гладкую вазу». А потом, в какой-то момент, добавил: «Это морская дева».
– Почему же «морская»? Я вовсе не морская. Скорее уж лунная. Но я нашла его очень привлекательным. И мне хотелось бы еще раз увидеться с ним. Как вы полагаете, он придет ко мне, если я его приглашу?
– Нет – если
– Одна… Это сложно – ведь мы с ним едва знакомы. Но я могла бы пригласить его как-нибудь в воскресенье пообедать с вами и со мной. По выходным Альбер ездит на охоту или играет в гольф.
– О, тогда он наверняка согласится… если еще будет в Париже, ведь Кристиан – это блуждающий огонек: он появляется, чтобы сверкнуть и через миг исчезнуть, и его уже не найти – разве что в Риме или Стокгольме.
– А куда можно ему написать?
– Ну, покамест он живет у одной шведской дамы, госпожи Хальштадт, которая предоставила ему две комнаты в своей квартире на улице Жакоб, сорок три.
Клер отправила Менетрие короткое письмецо (разорвав предварительно три черновика), в котором приглашала его пообедать втроем, с ней и с Эдме, на авеню Габриэль в следующее воскресенье. В последний момент, посоветовавшись с Эдме, она позвала и Ларивьера, который очень хотел познакомиться с Менетрие, поскольку давно уже восхищался его сочинениями. Она сама тщательно составила меню и заказала цветы, к великому изумлению мажордома Оноре, которому всегда предоставляла полную свободу действий.
– Мед? – переспросил он, донельзя шокированный. – Мадам желает, чтобы на столе в течение всего обеда был мед? И вдобавок этот господин пьет молоко? Молоко!.. Впрочем, как мадам будет угодно.
– Накройте в маленькой столовой, Оноре. И поставьте на стол красные розы.
Оноре поднял брови в знак немого порицания хозяйки, вторгшейся в его епархию:
– Как будет угодно мадам.
Обед прошел удачно. Ларивьер и Эдме, уже встречавшиеся прежде, завязали между собой приватную дружескую беседу, так что Клер оказалась вовлеченной в диалог с Менетрие и с радостью констатировала, что говорит свободно, с неожиданным воодушевлением, о вещах, которыми не смогла бы поделиться ни с кем другим. Она описала ему свое детство, комнатку в башне, смерть огня и его последний всполох, освещавший «Жанну д’Арк на костре». Он слушал ее с терпеливым интересом, свойственным любому писателю, незаметно побуждая высказывать все более сокровенные признания, доселе таившиеся в самой глубине ее сердца. Внезапно раздался голос Эдме:
– Кристиан, вы не заметили, что уже пять часов?
– Не может быть! – воскликнул он, вставая. – А ведь я обещал добрейшей госпоже Хальштадт сопровождать ее на концерт! Ну что ж, тем хуже. Я ни о чем не жалею.
– Я тоже, – сказала Клер.
– И я тоже, – повторил за ней Ларивьер.
Он еще ненадолго остался с Клер после ухода Эдме Реваль и Менетрие.
– Ну что? – спросила Клер. – Каковы ваши впечатления?
– Она очаровательна! Такое удивительное сочетание серьезности и простоты.
Клер расхохоталась:
– Ну и ну! Я вас спросила, что вы думаете о Менетрие, а вы мне толкуете про Эдме. Уж не влюбились ли вы, Франсуа?
Он улыбнулся:
– Я и не думал, что это еще возможно, но если судить по симптомам, то – да, я сегодня почувствовал нечто близкое к любви. А Менетрие?.. Я нахожу его интересным, оригинальным, отчасти комедиантом, отчасти педантом, притом очень довольным собой – на что, впрочем, у него есть множество веских причин.
– Да вы с ним и словом не перемолвились, – возразила Клер. – Он вовсе не комедиант и не самодоволен; это скромный и сдержанный человек, но в нем есть что-то детское, совершенно очаровательное.