Земля под ее ногами
Шрифт:
Пора объяснить ей, что меня бесполезно дурачить.
— Мира, — говорю я, — это чушь собачья. Я знаю, откуда ты.
Я пересказываю ей вкратце то, что вычитал в папке Ормуса. И все это время меня не покидает мысль, что за этой жесткой оболочкой скрыта очень ранимая душа. Не морочь ей голову. Рай. Не добивайся ее сердца, если нет серьезных намерений. Ей и без того нелегко пришлось в жизни.
Мы сворачиваем на ее улицу. Она резко останавливается, вырывает у меня из рук коляску, и, заслонив ее собой, начинает кричать.
— Что это значит? Что
Она выкрикивает это предупреждение, слегка пришепетывая: орушшие применить.
На нас смотрят люди. Я не двигаюсь с места.
— Мира, меня просили поговорить с тобой. Ормус Кама, настоящий. Ему нравится то, что ты делаешь, он узнал о тебе всё. Он хочет встретиться с тобой, это все, что я могу тебе сказать.
Она успокоилась, но все еще сердится. Я могу ее понять. Кому это понравится, когда показывают пальцем на тебя того, от которого ты всеми силами пытаешься отделаться. Когда в двадцать лет понимаешь, что прошлое цепляется за тебя, что оно вылезает из могилы, когда меньше всего ожидаешь этого, и хватает тебя за лодыжку вонючей, разлагающейся лапой. Она все еще отстраняется от меня, она вся напряжена, ноги широко расставлены, правая рука в сумке, слегка сдвинутой вперед, левая вытянута в мою сторону, ладонью вверх, пальцы в разные стороны. Держись от меня подальше, гребаный маньяк,говорит все ее тело. И она определенно пытается убедить меня в том, что у нее в сумке пистолет.
Я поднимаю руки вверх, как сдающийся в плен ковбой.
— Не стреляйте в гонца, — усмехаясь, говорю я избитую фразу.
— Ормус Кама? — всё еще на крике переспрашивает она. — Какие у него проблемы? Его что, теперь возбуждает весь этот бизнес двойников? Он теперь посылает за ее двойниками? Пиццу, немного рыжей Вины, может быть несколько мексиканских перчиков на гарнир, — а ты тогда кто, посыльный от этого Домино [355] или его сутенер?
355
«Фэтс» Домино— композитор и певец, популярный в 1950-е гг.; сыграл важную роль в развитии рок-н-ролла.
Это Нью-Йорк. Поздняя ночь. Вокруг никого; улица опустела, как только Мира Челано начала свое представление. Остались лишь мы, спящий ребенок и публика за темными окнами.
— Тепло, но не горячо, — тихо отвечаю я. — Мира, успокойся. Секс здесь ни при чем. Скорее, дело в том, что он умирает. С тех пор как Вины не стало, он убивает себя наркотиками, и я думаю, что ему срочно нужна причина, чтобы жить.
— Так чего ты хочешь? — спрашивает она, успокаиваясь, напряжение спадает, ее настроение маятником качнулось в противоположную сторону. — Я не совсем понимаю. Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Он думает, что ты — это она. Он по-настоящему думает, что она вернулась. А можно сказать — не по-настоящему думает так. Как будто он наполовину думает так, и целиком в это верит, пока думает об этом наполовину, а иногда по-другому. Дело в том, что ему нужно обманывать себя, и он хочет, чтобы остальные подыгрывали ему, и если мы сделаем это — если ты сделаешь это, — то у него появится стимул обрести себя, выжить. Сделай это для него. Надень костюм и пойди к нему. Дай ему надежду.
— Похоже все-таки на секс, — уже спокойно говорит она, явно заинтригованная. Погода у этой женщины меняется с необычайной быстротой.
— Сейчас он настолько слаб, что не может даже мастурбировать, — говорю я. — Видишь ли, мы с Ормусом уже давно не общались. Это акт милосердия. Я обещал это одной нашей общей знакомой. Постараться сделать так, чтобы Ормус отвернулся от врат смерти.
Она двигается вперед, и вот мы уже у ее дверей.
— Тогда это какая-то невероятная самоотверженность, — говорит она уже другим голосом, игривым, почти нежным. — Ты пришел на это ужасное шоу, ждал в коридоре и потом потратил на меня столько времени, и все это ради другого мужчины.
— Я не святой, — говорю я. — Дело не в этом. Я имею в виду, помощь Ормусу — это еще не всё. Я никогда бы не пришел, если бы… если…
— Если бы что? — спрашивает она, и губы ее растягиваются в улыбке, но это не насмешливая улыбка, а счастливая, и она заставляет меня сказать то, что мне даже страшно произнести.
— Если бы я не хотел, — неуклюже договариваю я.
— И какое же у тебя желание? Чего ты хотел? — подойдя ближе, продолжает она. — Это тоже имеет отношение к некротеме? Тебе нужна Вина, но не та старая сорокапятилетняя женщина, — ты хочешь снова двадцатилетнюю Вину, правда? Ты хочешь, чтобы она встала из могилы, но только моложе?
— Возможно, сначала так и было, — опустив голову, мямлю я. — Но теперь это ты, только ты.
— Ты читал Лонгфелло? — внезапно спрашивает она, отбросив всяческое притворство, — она стоит так близко, что я чувствую ее дыхание. — Нет, думаю, не читал. У него есть поэма об одном косноязычном солдате Майлзе Стэндише, который уговаривает приятеля Джона Олдена от его имени попросить руки мисс Присциллы, не зная, что Джон Олден сам влюблен в нее. И старина Джон ради их дружбы выполняет его просьбу, но мисс Присцилла отказывает ему. Теперь вспомнил?
И вдруг здесь, рядом со мной, вызванный из могилы этой юной волшебницей женщиной, появляется призрак Джона Малленза Стэндиша XII, нетерпеливо подталкивающий меня локтем. Но я стою на земле, которая не обозначена на картах, я не знаю, как сделать шаг вперед, куда поставить ногу. Тротуар стал ненадежным, он колеблется подо мной. Я не могу сдвинуться с места…
— Почему ты не говоришь за себя, Джон?— мягким голосом цитирует Мира Челано. — Вот что ответила леди.