Земля солнечного огня
Шрифт:
А художник скоблил и скоблил. Взбудораженный, переполненный виденным, узнанным, понятым. Первый историк и живописец древних жителей пустыни. Счастливый уже одним тем, что никто ему не мешает царапать.
Я вглядываюсь в рисунки на скалах: они напоминают мне что-то очень знакомое. Ну да, конечно: вот так же рисуют теперь ребята углем и мелом на стенах, заборах, панелях! По правилу: «Точка, точка, запятая, минус — рожица кривая».
А сегодня по этим простым рисункам мы узнаем жизнь наших дальних предков. Узнаем, каким оружием они сражались, на каких музыкальных инструментах играли. Как охотились, как
Есть на скалах рисунки непонятных зверей и чудовищ. Наверное, тогда художники очень боялись чего-то страшного и непонятного.
А есть рисунки и смешные. Баран с собачьим хвостом, верблюд с козлиными рогами, козел с верблюжьим горбом. Древние охотники, прекрасно знавшие звериную стать, наверное, со смеху покатывались, глядя на этих смешных уродцев. Так же, как теперь смеются ребята над стишками-перевертышами: «Курочки закрякали, утки закудахтали».
Я перехожу от камня к камню, от скалы к скале — как от витрины к витрине музея. Время многое уже стерло. Многое — потускнело и потемнело под огненным солнцем пустыни. Жесткие ветры затерли штрихи. Но я с уважением глажу шероховатые камни. Я с завистью думаю о художнике, рисунки которого пережили века…
Спим мы в крохотной палаточке, втиснутой между упавшими глыбами. Ветер надувает ее как воздушный шарик. Камни давят под ребра.
Тихо плещет ручей, скребутся о палатку жесткие, колючие кусты, пустынный козодой уныло и тягуче трещит. Со звоном катятся сверху плитки щебенки: кто-то и ночью ходит по скалам…
Утром мы покидаем каменное ущелье.
Со всех сторон смотрят на нас дикие козлы — теки: мертвые, изваянные из камня, и живые, застывшие как каменные изваяния.
23 мая. Поставили у ручья палатку и стали смотреть, кто тут живет? В прохладном ручье под горячей скалой живет уж черный с золотыми «ушами». Высунулся из воды и смотрит на нас. На нос ему муха села, по голой шее мохнатая гусеница ползает, а ему не до них: на нас уставился.
В сумерках лениво, как куры в курятнике, заквохтали в камнях кеклики. Таинственно заурчал невидимый козодой. Запиликал тихонько сверчок. А высоко, по зубчатому гребню черной скалы, идут не спеша две диких козы, за ними подскакивают два козленка. По другому гребню шагает козел: то закинет голову и почешет рогами спину, то замотает бородой и рожищами, отгоняя назойливых мух.
А где-то сейчас невидимо и неслышно выползают из-под нагретых камней ночные фаланги, скорпионы и змеи.
24 мая. Утром опять на скалах стоят козы. Смотрят на нас сверху вниз. У них там наверху уже солнце, а у нас внизу еще сумерки.
Тихо бормочет ручей, пахнет мятой, в колючих кустах свежо по-утреннему, птицы поют, над кустами порхают бабочки.
Горная ласточка у воды набила полный рот грязи — где-то на скале гнездо лепит. Сизый голубь на выступе кружится в вальсе. Порхает пестрый удод. Мирное утро в мирном ущелье.
И вдруг за скалой глухие хрипы и стоны! Выметнулась оттуда нелепая, большущая, какая-то вся мягкая и рыхлая птица. Пролетела неслышно и села на камень. Ласточки кидаются на нее, а она только пригибает голову да зыркает по сторонам оранжевыми глазищами. Филин!
Впереди за вторым поворотом опять гул и гром! Там на скале гнездо воронов. Два вороненка топчутся по краю гнезда, разинув от жары клювы и свесив крылья. Время от времени они во всю глотку орут, и гулкое эхо гудит в скалах. Со скуки они пытаются схватить воробьев, которые нахально чирикают и скачут по краям их гнезда.
25 мая. Играем с вороненком у гнезда в прятки: я высунусь из-за камня — он спрячется, я спрячусь — он выглядывает. Сперва высовывается черный носище, потом розовые углы рта, и, наконец, мутноватый и глуповатый голубой глаз. Глаз смотрит на меня и моргает. Может быть, даже подмигивает.
26 мая. Из горлышка глиняного гнезда-кувшина впервые высунул любопытный нос поползенок. От удивления и восторга он разинул рот и перья на затылке у него встали дыбом. Но тут мимо гнезда синий дрозд пролетел, и поползенок отшатнулся в страхе — будто захлопнул форточку.
27 мая. Шагаю по дну ущелья, хрустя высохшими серыми дудками, скрежеща разноцветным щебнем. В черных угрюмых скалах уныло свистит синий дрозд. И вдруг голосок совсем незнакомый — слабый, дрожащий, птичий! — слышится из навала камней. Крохотный рыжий козленочек скачет с камня на камень! Слабенький, трогательный, с запавшими пахами и жалкими ребрышками. И в то же время бойкий, лобастенький, на толстеньких крепких ножках, на упругих цепких копытцах.
Козы старой не видно, но уж наверное где-нибудь из-за камня выглядывает ее настороженный золотой глаз.
Козленок спрятался в тень черной глыбы. Я сижу от него совсем рядом. Очень интересно разглядывать дикого звереныша вот так близко. И больше всего мне хочется протянуть руку и погладить его волнистую шелковистую шерстку.
Днем в пустыне творилось что-то непонятное. Вараны при встрече не прятались, как всегда, в норы, а убегали за барханы. Чаще чем всегда попадались почему-то на глаза змеи. Встречались даже ночные. Песчанки и суслики почему-то очень неохотно ныряли в свои норки. А день был обычный: тихий, спокойный, как вчера и позавчера.
Но вдруг земля дрогнула, куст саксаула качнулся без ветра, с барханов потекли вниз лавины песка. Мертвая вокруг тишина, а земля под ногами ходуном ходит. Землетрясение!
Страшного ничего не случилось. Земля повздрагивала, поколыхалась и успокоилась. Но все норки и норы, конечно, наглухо забил и засыпал песок. Этого-то и боялись все норники. Они давно ощутили толчки и загодя вылезли из своих нор. Кому охота быть засыпанным, придавленным и погребенным!