Земля в цвету
Шрифт:
И, конечно, из нынешних юных натуралистов вырастут ученые с умелыми руками, зорким взглядом, незасоренным мозгом. То, что прошлым поколениям давалось с бою, для них — как воздух. Они перешагнут через многие раздоры, порожденные кабинетной наукой, и пойдут дальше, завоевывал на деле живой организм.
Они ведут свои первые битвы с природой, не споря о главном, а просто зная его: зная, что нет на земле миллионов слепков с одного и того же организма, а есть миллионы организмов, и что не склоняться перед «роком наследственности» надо ученому, а управлять им.
И уже выросли из недавних юннатов замечательные покорители природы. Юннат Филя Тетерев вступил в переписку с Мичуриным,
Долго, должно быть, не забудется августовский слет юннатов в 1948 году. Он завершал начатое полтора года назад по инициативе чоботовских школьников Московской области всесоюзное соревнование. Был слет в том городе, откуда шагнула в мир новая власть над землей, городе, принявшем имя создателя этой власти: в Мичуринске. И получилось именно так, что именно юннаты Мичуринска завоевали переходящее знамя ЦК ВЛКСМ.
Изумительные итоги подводил слет. Пять миллионов юннатов по Советскому Союзу! Это уже не шутка, не «детская игра» — целый молодой народ. И не казалось странным, что представителей этого молодого народа принял потом Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР товарищ И. А. Власов в присутствии секретарей ЦК ВЛКСМ.
«Сделать нашу Родину цветущим садом» — заповедал Мичурин. И вот по всей необъятной стране сажают сады. Об огромном государственном значении дела развития садоводства говорил юным садоводам товарищ Власов.
«Зеленые друзья» — писали раньше хрестоматии. Это принимали всерьез не больше прочих прекраснодушных прописей. Нечистый мусор гнил у купеческих лабазов, солнце висело в душной пыли над булыжной мостовой, серой, как пыль, была чахлая листва в каком-нибудь пристанционном садике с изуродованными, обломанными кустами, — гневно, негодуя писал Горький об этом облике городков Окуровых с их «арзамасским ужасом».
«Зеленые друзья» — эти слова полны для нас смысла. «В защиту Друга» выступила Центральная газета. Нет «каменных пустынь» городов. Зелень — это отдых, это красота и здоровье. Высаживаются не саженцы, а сразу взрослые деревья, и улицы обращаются в тенистые аллеи. Где-нибудь в узком просвете между домами, совсем рядом с несущимися машинами вдруг расцветает живая радуга любовно разбитых клумб. Сколько требовалось прежде угрожающих надписей: «не срывать», «не ломать», «воспрещается», «штраф»! Сейчас забота о народном достоянии, о зеленом уборе городов, становится делом самих масс.
Уверенно можно сказать: нигде не бывало такого размаха в борьбе за зелень, нигде не придавалось такого государственного значения содружеству с природой.
А юные садоводы рапортовали: ими высажено на Украине 5 миллионов деревьев; в Ярославской области заложено 42 питомника на 100 тысяч саженцев; под Архангельском выведены яблоки не хуже алмаатинских; в Узбекистане собирают клубнику дважды в году; чоботовцы, инициаторы соревнования, окружили садами свою школу, и поросли молодых деревьев, ими посаженных, подымаются в соседних колхозах и вдоль сельских дорог. Корзины плодов с Урала, сорта, созданные наново молодыми, не по-детски умелыми руками, мичуринский виноград, который пробовали юные испытатели природы из Грузии и признали: «не хуже нашего», и украинский персик — о нем сообщил делегат из Кировограда.
Это настоящие, большие дела, и счастливо молодое племя, которое на заре своей жизни начало их, чтобы увидеть потом и завершение общего огромного, прекрасного дела — превращения необъятной страны в цветущий сад.
ЗЕЛЕНАЯ СТРАНА МЕНЯЕТ ГРАНИЦЫ
ХИБИНСКИЙ ХЛЕБ
Не было ничего нерушимее внешних границ Зеленой страны.
Таблицы Габерландта стояли на страже их.
Овсу требуется суммарно 1940 градусов тепла, чтобы созреть, ячменю — 1600, гороху — 2100, корнеплодам — 2500 градусов. Тут некого умолять, безнадежно просить о снисхождении.
В Хибинах, на Коле, куда ехал агроном из Ленинграда, сумма температур за весь возможный вегетационный период равнялась только 1135 градусам.
Конечно, он изучил, этот молодой эстонец, все, что могли поведать книги о той далекой угрюмой пустыне. Девяносто дней в году — без мороза, а если термометр держать на уровне почвы, то без заморозков наберется едва 55–60 дней. Он на зубок знал это. В его память врезалась жирная красная черта — она представлялась ему самодовольно разъевшейся, как преуспевающий бюргер, и почти, торжествующе отрезавшей в немецких таблицах Габерландта зерновые от Крайнего Севера. Абсолютный температурный предел!
И все-таки он ехал.
Что побуждало его?
Всегда важно и интересно проследить, в истоках ее, большую рождающуюся мысль.
Агронома мы назвали молодым. Но, в сущности, за плечами его уже был немалый жизненный опыт.
Иоганн Эйхфельд был эстонским крестьянином. Его детство, Деревенского паренька, закончилось в 1905 году. Старший брат участвовал в революционных волнениях. Вся семья оказалась под подозрением. Карательные отряды ворвались в деревню. Семейный очаг рухнул, Иоганн ушел из Эстонии. Бездомная молодость его была тяжела. Полицейское око всюду следило за ним. Он тянул лямку мелкого почтово-телеграфного чиновника с грошовым окладом, пока 1914 год не одел его в серую солдатскую шинель.
В тысяча девятьсот семнадцатом юноша впервые полной грудью вдохнул воздух, освеженный великой грозой. Как солдатский депутат, он попал в Питер. Вся жизнь Эйхфельда резко изменилась. Революция открыла ему доступ к знанию, о котором он страстно мечтал.
Он кончил Петроградский сельскохозяйственный институт.
Почему тянуло его именно к сельскому хозяйству? Может быть, это не требует объяснений: он был сыном крестьянина. Но хочется глубже и точнее понять человека.
Остзейские бароны в Эстонии сдавали крестьянам-арендаторам болота. Раскорчуй кривые заросли, мочажины, осуши, удобри, сделай плодородную землю из черной хлюпающей грязи и тогда ешь свой скудный хлеб. И эстонские крестьяне силой и властью терпеливого, неустанного труда совершали чудесное превращение. Не сами они, а владелец-барон пожинал плоды этого труда. Все же сеяли они хлеб в почву, созданную человеком, и не просто заставляли эти болота рожать, а украшали их: среди цветов, заботливо высаженных, стояли крестьянские жилища. Это — впечатление, которое выносит всякий, побывавший в эстонской деревне. И никогда никто — ни сорванец-мальчишка, ни случайный прохожий — не сорвет бестолку цветка, не испортит благоухающий расстеленный ковер, не сломает ветки сирени.