Земля вращается со скрипом (сборник)

Курилко Алексей Леонидович

– Ты не горюй, брат, - говорил он.
– Ты еще молодой. У те­бя еще будет столько этих премий.

Он был слегка подшофе. Приглашал выпить и меня, но я отказался, сказал, что в завязке.

А я, - сообщил он, - в полной развязке. Я в крутом пике.

Бывает.

Я должен был получить первую премию, - сказал он.
– Жена, провожая, грозила: «Только попробуй не выиграть де­сять тысяч бакинских - лучше не возвращайся».

А надо тебе заметить, десять тысяч для Киргизии - деньги немалые. Я-то киргиз наполовину, мать у меня русская. А жена полная киргизка.

И полная моя противоположность. Работает дикторшей на телевидении. Миниатюрная, глаза узкие, лицо, как блин. Я называю ее: «моя Йоко Оно». Пойдем, выпьем?

Я снова отказался. Он уговаривал, а я упирался. Наконец сошлись на том, что он будет пить сам, а я буду его морально поддерживать, сидя напротив.

Он пил и болтал. Я слушал.

Нас было трое - он, латышский поэт с русской фамилией Тимофеев и я.

– В своем письме, - говорил Алишер, - в литературе мы должны отталкиваться от корней, от своей земли.

Он с брезгливым презрением посмотрел на Тимофеева:

– От Латвии не оттолкнешься, она маленькая. – Перевел взгляд на меня.
– Украина большая. Как Азия. Надо любить свои корни. Или ненавидеть. Вот я живу в Азии и ненавижу ее отсталость, дикость, рефлексию... Ненавижу, и эти нена­висть и нетерпимость к ее недостаткам питают меня.

– Так переезжай в Москву, - сказал я.
– Ненавидеть можно и на расстоянии.

Нет, - от покачал головой, - это любить можно на рас­стоянии, а чтобы ненавидеть, надо ежедневно сталкиваться лицом к лицу.

Согласен.

Потом он снова стал меня хвалить.

– Я читал твою повесть. Мне понравилось. На тринадца­той главе я так смеялся, что аж охрип. Божусь.

Он пил и хвалил. И с каждой рюмкой его похвала набира­ла силу. Сначала я был талантливым. На шестой рюмке он признался мне, что я гений. А выпив девятую, воскликнул:

– Ты - светоч русской словесности!

Я понял, что пора закругляться.

На следующий день мы встретились на завтраке в ресто­ране. У него, естественно, было похмелье. Но Алишер дер­жался молодцом и даже шутил.

Вновь затронули тему переезда.

Я, - сказал он, - российский гражданин. Но жить хочу там, у себя.

Почему?
– спрашиваю.

Там проститутки дешевле. Здесь они стоят пятьсот в среднем, а дома - пятьдесят.

Да, это аргумент.

Ты когда улетаешь?

В двенадцать. Почти через два часа.

Жаль. Еще бы общались.

Он заказал третий бокал пива. Глаза излучали грусть.

Держись, брат, - сказал я ему.

И ты.

Расстались мы тепло, довольные общением и знакомст­вом.

Такси мчало меня в аэропорт. Из радиолы неслись звуки аргентинского танго.

Завибрировал телефон.

– Да.

Голос Одри:

Когда ты будешь?

Часам к пяти.

В Киеве холодно и дождь. А в Москве?

В Москве сухо и тепло. Потому что здесь я - светоч рус­ской словесности.

Таксист с подозрением посмотрел на меня через зеркало заднего обзора.

Я улыбнулся навстречу его взгляду.

– Мы тебя ждем, - сказала Одри.

– Я еду.

Приятно, когда тебя ждут.

33.

Вечеринка в самом разгаре. Участвуют, вместе со мной, восемь человек: Одри, Седой, Прометей, Вдова, Чичиков и Полковник. Восьмой Михаил Николаевич. Он ушел от жены. Объяснил свой уход так:

– Сидя перед т-телевизором, по вечерам, Люська обожает жрать всякие хрустящие гадости: орехи, чипсы, с-сухарики и прочее... Этот к-кроличий хруст меня раздражает, и я скрываюсь на кухне или в т-туалете. Сижу там, читаю газе­ту. Не стоит срываться на б-бедняжке по пустякам. Так гово­рю я себе. Надо быть т-терпимей. Т-терпеть уже не долго. Она уже не молода. Скоро у нее выпадут п-последние зубы, а на вставные я ей не дам. П-пусть переходит на кашку. Шам­кать кашицу перед дурацким телевизором - и п-полезнее и тише.

Все?
– спрашиваю.

– Все.

Так ушли-то почему?

Да задолбала! Я к ней терпимо отношусь, а она ни хрена не ценит. П-пристала вчера как банный лист: «Когда ты уж вынесешь елку?» А зачем вообще ее н-надо было б-брать? Так что я поживу у т-тебя пару дней.

А где ж вы спать будете?

Д-да хоть на кухне. Возьму у соседей раскладушку. У них есть, я знаю.

Ну хорошо.

Меня поздравляли. Провозглашали в мою честь тосты. Каждый из гостей преподнес мне подарок. Одри подарила чернильную ручку, Вдова - ошейник от блох для Чехонте.

Полковник подарил компас и бинокль, Седой - плоскую двух­сотграммовую фляжку.

Чичиков торжественно преподнес мне роскошный фоли­ант «Мертвых душ». Михаил Николаевич просто сказал, что я могу за май не платить. Понравился мне и подарок Прометея -его автобиография.

Много пили. Пели. Я упорно воздерживался и от первого, и от второго.

Я сижу на подоконнике, и, болтая ногами, наблюдаю за этими людьми. Мне и весело и грустно. Одновременно. Ну что, Ленька, говорю я себе, ты хотел одиночества? Ты этого добился.

Ко мне подходит Одри.

Грустишь?
– спрашивает она.

Нисколько.

Хотела тебе кое-что сказать.

Говори.

Я выхожу замуж.

Вероятно, я забавен в своем удивлении, Одри рассмея­лась, глядя на меня в этот момент.

– За кого?
– спрашиваю.

– Ты его не знаешь. Позавчера познакомились.

То есть и ты его не знаешь.

Перестань. Мы проболтали с ним шесть часов.

Где вы с ним здыбались?

Познакомились в «Музее партизанской славы».

Чем он занимается?

Пиратским видео.

Чем же он тебя привлек?

Он очень милый.

Не сомневаюсь. Он так быстро сделал тебе предложе­ние?

Пока нет. Но ведь это формальность.

Я тоже так думаю.

Одри уселась рядом со мной на подоконнике.

Господа!
– восклицает Чичиков.
– У нас катастрофичес­кое положение - закончилось горючее. Будем бросать жре­бий, кому идти за водкой?

Не надо, - говорю.
– Я схожу.

Одного я тебя не отпущу, - объявляет Седой, - я с тобой.