Земля
Шрифт:
— А не рассказывал ли он о своей встрече с лесной царицей? — усмехнулся Варден. — Он, сказывают, с такой прытью бросился ее преследовать, что едва в болоте не утоп. Гудуйя Эсванджия и вызволил его тогда.
— Говорили, Гудуйя сам был по уши влюблен в лесную царицу, потому и ушел, мол, в лес.
— Да чушь все это. Тут уж маху дал Зосиме. Гудуйе Эсванджия весь свет стал не мил. Как ни пытался я из лесу его выманить, ничего не вышло.
— Я помню, многие верили в существование лесной царицы, — сказал Коча. — Все так расписывали ее красоту, и впрямь поверишь.
— В детстве и я представлял
— А я даже был влюблен в нее.
— Чего греха таить, и я не отстал от тебя. Все искал да искал ее в Коратских лесах, — снова усмехнулся Варден. — Только свою лесную царицу я не в лесу нашел, а в деревне нашей.
— Как поживает тетя Эка?
— Как ей быть с таким вот муженьком. Сначала она меня десять лет из армии дожидалась. Вроде бы вернулся я, но дома меня ни днем ни ночью не застать. Помнишь, какое обещание я дал Ленину?
— Как не помнить: «Даю слово, Владимир Ильич, я больше не заставлю Эку себя ждать». Так ведь?
— Так, так. Выполнил я свое обещание, но и сейчас Эка одна-одинешенька. Не припомню, чтобы хотя бы одно воскресенье мы провели вместе. — Варден замолчал и смущенно взглянул на Кочу. — Постарел я, видно, потому и скулю... Ты, наверное слышал, что брат мой Гванджи в комиссариате земледелия работает, — переменил тему разговора Варден.
— Я и о том еще слышал, будто Гванджи на нашу опытную станцию переходить собрался.
— Бывал, бывал я на вашей станции. Нам и сейчас уже саженцы позарез нужны. А на двести двадцать тысяч гектаров осушенных земель их не напасешься — миллионы потребуются.
— Эх, когда это еще будет! Слишком уж за многое мы сразу взялись.
— Об этом и я не раз думал.
— Да, об этом многие думали. И сейчас еще думают.
— Помнится, этот вопрос в «Главводхозе» ставился.
— Ставился, как же. Но до сих пор еще не решился. Но Андро Гангия не теряет надежды.
— Ну, уж если Андро Гангия за дело взялся... Я ведь его хорошо знаю — мы с ним в партшколе вместе учились...
И вправду поверили крестьяне Зосиме Коршия. Опираясь на посох, ходил по деревням девяностолетний старец, звал на стройку старых и малых, мужчин и женщин. Чуть ли не райским садом рисовал он всем землю осушенной Колхиды.
— Да ты никак проповедником заделался, Зосиме, — посмеялся над ним однажды полевод Павел Хвингия. — Одной ногой уже в могиле стоишь, а все утихомириться не можешь. Пока землю ту осушат, от тебя косточки и то не останутся. Охота тебе за других убиваться!
— Это тебе с твоим куриным умом да с поганым языком ничего на белом свете не дождаться. Всю жизнь ты так и прожил, ни во что не веря. Сначала не верил, что большевики землю дадут крестьянам, теперь вот не хочешь верить, что болота эти осушат. И все потому, что сердце твое ядом пропитано. Для кого я стараюсь? Для детей своих, для внуков своих, для народа нашего стараюсь. Да тебе этого все едино не понять...
Триста человек привез на стройку Зосиме Коршия за какой-нибудь месяц...
Коча был еще ребенком, когда Зосиме говаривал ему: «Весь в отца ты своего покойного пошел. А отца твоего Авксентия бог умом не обидел, башковитый был мужик — ого-го».
Как в воду глядел Зосиме Коршия. По всем статьям Коча в отца
Тариел Карда своим низким баритоном неторопливо, раздумчиво, четко выводил каждое слово. Говорил и пытливо вглядывался в лица слушателей, чтобы уловить каждое движение их мысли.
— Итак, надо попросить крестьян, работающих на Ланчхутском участке, перейти на Чаладидский, — как бы продолжил выступление парторга Тариел Карда.
— Просите не просите, товарищ начальник, не перейдут ланчхутские крестьяне на Чаладидский участок, — снова визгливо выкрикнул Исидоре Сиордия и возбужденно хлопнул ладошкой по колену. — Ни один не перейдет, попомните мое слово.
— Перейдут, чего там. Ведь они тогда раньше землю получат, — словно не слыша Исидоре, обратился к Важе Джапаридзе Спиридон Гуния.
— Это вас любовь к своему участку так говорить заставляет, товарищ Спиридон, — вытянул худую шею Исидоре.
— Меня заставляют говорить только интересы дела, — жестко отрезал Спиридон.
— Но почему именно на ваш участок? — не унимался Сиордия.
— Почему? — угрюмо взглянул на Исидоре Коча Коршия. — Здесь уже говорилось об этом, но я повторю еще раз. — Теперь Коча обращался к Важе. — Вам хорошо известно, Важа, что Поти — самый большой в Грузии порт на Черном море. Восемьдесят процентов грузооборота приходится на Поти. Железная дорога Поти — Ахалсенаки не справляется с таким количеством грузов. Поэтому необходимо проложить новую автомагистраль по Чаладидскому участку.
— Да разве только в этом дело? — встала, откинув со лба волосы, Серова. — Вы все прекрасно знаете, что нашей стране не хватает чая. Как бы ни повышалась урожайность грузинских плантаций, чая все равно не хватит. Это подсчитано. Партия и правительство ставят перед хозяйствами республики задачу — расширить площади чайных плантаций. Но земли-то для этого нет. Осушение Чаладидского участка даст возможность отвести под плантации дополнительно тридцать тысяч гектаров земель и тем самым увеличить производство чая до шестисот тысяч тонн. Вот почему еще необходимо ускорить осушение земель Чаладидского участка. — Серова с нескрываемым удивлением смотрела на Андро Гангия. — Но почему молчите вы, Андрей Николаевич?
— Я поражен, — поднялся Андро Гангия и вытер с лица пот. — Мне никак не верилось, что Джапаридзе и Брегвадзе будут защищать свои позиции. Они же прекрасно знают все, о чем здесь сегодня говорилось. Поэтому я считал излишним еще раз говорить об этом. Но теперь я вынужден повторить уже известное, чтобы обратить на это внимание товарищей.
В кабинете остро пахло нагретыми резиновыми сапогами и потом. Народ пришел прямо со стройки, не успев сменить рабочую одежду. Двери и окна были распахнуты настежь, сквозило, свежий ветерок с моря нес прохладу, но не в силах был выветрить из кабинета тяжелый дух. Гангия расстегнул ворот рубахи, но дышалось по-прежнему тяжело и пот заливал глаза. С трудом переведя дыхание, Гангия продолжал: