Земное тепло
Шрифт:
— Ну как, шаман Янко, выспался? — спрашивает Хозумко, всё ещё зевая.
— Спал, спал, да сон досмотреть не успел, — шамкает шаман беззубым ртом.
— Какой сон не досмотрел, Янко?
Поморщился шаман, посмотрел искоса на своего хозяина.
— Приснилось мне, будто в твоём дальнем стаде, что пасётся у гор, волки всех белых оленей перерезали.
— Так там у меня самые красивые, самые сильные олени!— закричал Хозумко. — Зачем тебе такой дурной сон приснился?!
— Не знаю, — говорит шаман,
— Так чего сидишь? Гадай
Пошёл Янко к большому деревянному чурбану с вбитым в него топором, взял в руки колотушку и ударил по топору. Раздался звон. Бросил шаман колотушку на шкуры, припал ухом к топору, закрыл глаза.
— Ну, что там, — спрашивает его Хозумко шёпотом. Шаман помахал ему широкой ладонью.
— Говори скорее! — закричал Хозумко.
— Плач пастухов слышу. Завывание вьюги слышу. Пустой лай собак слышу. Бега оленей не слышу! — говорит шаман, не открывая глаз.
— Может, ты оглох, как старая охотничья собака? — сказал сердито Хозумко и позвонил в маленький серебряный колокольчик.
В чум ввалился запорошённый снегом пастух, в худой облезлой малице. Посмотрел со страхом на Хозумко.
— Поезжай, Санко, в дальнее стадо, в котором живут белые олени, скажи пастухам — пусть гонят стадо поближе к моему чуму.
Поклонился Санко, вышел из чума. Сел Хозумко снова к огню, греется.
— Что ещё скажешь, шаман Янко? — спросил Хозумко.
— В чуме Паланы мясо молодого оленя сварено. Вкусный дух от него по всему чуму идёт. У всех слюнки текут, а она никому не даёт.
Опять зазвенел Хозумко серебряным колокольчиком.
Скоро, согнувшись в поклоне, вошла в чум черноглазая Палана с жареной олениной в берестяном корытце. Облизнул Хозумко толстые губы, потёр ладони, взглянул ленивым взглядом на нарядный, расшитый нагрудник Паланы, на цветастый платок с шёлковыми кистями, выдернул из её рук корытце с мясом, поставил себе на колени и начал есть. Ел он долго, чмокал и сопел, слизывая сало с губ. Шаман украдкой смотрел на него, глотал слюнки.
Насытившись, Хозумко оттолкнул к нему берестяное корытце.
— По всей округе ни у кого нет таких белых оленей, как в моём стаде у гор, — сказал Хозумко, царапая толстым пальцем в ухе. — Если, Янко, сон твой станет правдой, то всех пастухов-ротозеев собаками затравлю, в тундру пешком выгоню!
Может быть, он и ещё придумывал бы всякие кары для бедных пастухов, только шаман Янко прервал его мысли.
— Мне ещё снился сон, — сказал шаман, — будто ты, Хозумко, свою красавицу дочь Тученбалу долго замуж не отдаёшь, а вокруг твоего стойбища каждую ночь оленьи упряжки носятся с молодыми охотниками. Не увезли бы её!
— И это худой сон тебе приснился! — сердито закричал Хозумко.
— Что делать? — ответил шаман. — Ночи зимой длинные, сны снятся всякие.
— За Тученбалу я большой выкуп возьму!
— Возьмёшь, возьмёшь! — согласился шаман. — Другой такой девушки нет в тундре. Брови у неё выгнуты, как крылья у обской чайки, губы красные, как брусничным соком вымазаны, глаза — как осенние ягоды после дождика. Ходит Тученбала — как летает. Не видели мои глаза такой красоты!
— Может, и правильный сон приснился тебе, — сказал тихо Хозумко. — Только нет в тундре такого богатого жениха, чтобы мог заплатить мне за неё выкуп в тысячу оленей.
— А на что тебе олени? — не поднимая глаз, спросил шаман.
— Ты что, сдурел? Без оленя в тундре человек — сирота!
— Может, лучше найти жениха-удальца, чтобы храбрым был, чтобы умным был, чтобы красивым был.
— Это какой такой удалец без оленей? Нет, Янко, ты худые слова стал мне говорить. Плохие сны стал видеть! — сердито сказал Хозумко, пододвинул шкуры поближе к огню и скоро захрапел.
Спал много дней, переворачиваясь с боку на бок, а когда проснулся, узнал, что первый сон шамана был вещим: всех белых оленей в стаде у гор перерезали волки. Призадумался Хозумко. Почернел лицом, потерял голос, перестал разговаривать даже с шаманом Янко.
Шли дни за днями, а он всё молчал и в один из морозных дней велел прийти к нему в чум дочери Тученбале.
Вошла девушка в отцовский чум тихо, с поклоном. На ней — белая малица расшита хитрыми узорами по рукавам и подолу. На голове платок кашмировый с яркими цветами и кистями. На ногах кисы (Кисы — меховые сапоги мехом внутрь) лёгкие, в косах украшения из колец, тонких цепочек, монет золотых и серебряных. От легкого поворота головы вздрагивают косы, звенят украшения, позвякивают.
Обошёл Хозумко вокруг Тученбалы. Дотронулся рукой до плеча, заглянул в глаза.
— Пришло время, дочь моя, выдавать тебя замуж, — сказал Хозумко, усаживаясь на шкуры. — Но жениха тебе надо богатого!
— Спроси вначале, отец, меня: какого я хочу себе жениха?
Засопел Хозумко. Опять стал толстым пальцем в ушах шевелить. Покраснела у него шея, затряслась нижняя губа, но сдержал свой гнев, пересилил себя.
— Ну, говори!
— Мне Янко сон свой говорил, хороший сон. Янко говорил, будто видел он парня на белых оленях и будто тот парень, проезжая мимо меня, сумел зажечь в моей руке сосновую веточку! Вот за такого удальца и пойду я!
— Да что такое мелет Янко тебе! Он, видно, ум терять стал! Кто и где найдёт теперь в тундре белого оленя? Были они в нашем стаде, да не уберегли их.
— А может, этот смельчак и приедет на белых оленях! — не унималась Тученбала. Присела опять перед отцом на корточки, потупила глаза и совсем тихо сказала:—А за другого не пойду!
— А может, такого смельчака вовсе и нет в тундре! —сказал Хозумко.
— А ты узнай. Пошли людей по тундре, позови женихов на смотрины. Сам их всех увидишь. А людям, что поедут по тундре, наказ дай, чтобы везде говорили одно: пойдёт Тученбала, дочь богатого старшины, за того замуж, кто сумеет в её руке сосновую веточку зажечь.