Земной поклон. Честное комсомольское
Шрифт:
– Вот, Николушка, ты уже видел, где кушают дети. А в этом доме они спят, - показала она на флигель, мимо которого вела мальчика, - у каждого своя кроватка. И каждый ее сам убирает. Даже малыши умеют. А ты сам прибираешь свою кроватку?
Николушка покраснел и соврал:
– Сам.
– Ну, молодец. Всегда прибирай сам, - похвалила начальница.
– Наши дети все сами делают. Все умеют. Ведь правда хорошо все уметь?
– Правда, - подумав, ответил Николушка, тогда еще не догадываясь, что с этой минуты желание уметь делать все самому
– А они все сироты?
– спросил он начальницу, стараясь шагать так же широко, как она.
– Все. Нет у них ни отца, ни матери. Некому их пожалеть. Некому приласкать.
Николушка старался вникнуть в понятие - жалость и ласка. И почему-то подумал в этот момент не о матери, а о нянюшке Феклуше.
– Сирот всегда жалеть нужно, - продолжала начальница.
– А то бог накажет, - подтвердил Николушка тоном Митрофана Никитича.
Начальница улыбнулась и ласково потрепала его по плечу.
С того дня прошло много лет. Давно уже не было в сиротском доме той начальницы. Николай так никогда и не узнал ее имени, но, посещая сиротский дом, всегда вспоминал ее. В его воображении вставала высокая, красивая женщина. И как все высокие и полногрудые женщины, она ходила слегка наклоняясь вперед, словно пытаясь скрадывать и рост и полноту груди. У нее были темные вьющиеся волосы, сзади заплетенные в небольшую косу, свернутую и пришпиленную на затылке. Ласково глядели ее круглые, в густых ресницах, добрые глаза, и выдвинутая полная нижняя губа ее тоже была удивительно доброй и располагающей.
Уже будучи взрослым, вспоминая эту женщину, Николай думал о том, сколько добра и заботы отдавала она несчастным сиротам. Кто она? Что привело в сиротский дом Саратовкина эту женщину с врожденным даром педагога?
Начальница, не выпуская Николушкиной руки, поднялась с ним на ступени крыльца. Уже в дверях мастерской мальчика поразила тишина. Он представлял себе эту мастерскую наподобие дворовой мастерской Саратовкиных, очень шумной и веселой. У верстаков - мягкие вороха душистых, причудливо закрученных стружек, во всех концах поют рубанки, постукивают молотки.
Вероятно, все так и было бы, если б в этот момент юные мастера не покинули своих рабочих мест и не собрались бы в дальнем конце комнаты.
Перешагнув порог, начальница и даже Николушка поняли, что здесь что-то случилось.
Взвизгнувшая в тишине дверь заставила всех повернуть головы, и при виде начальницы дети расступились, пропуская ее и Николушку в середину живого кольца, которое сразу же сомкнулось. В этом кольце, понурив бритую голову, стоял мальчик лет двенадцати. Стоял в независимой позе - сцепив руки за спиной и выдвинув вперед ногу. Правда, голова его была опущена, но казалось, он понурил, голову не из страха или стыда за свою провинность, а, наоборот, упрямо, с сознанием своей независимости и правоты.
Около мальчика стоял мастер. Лицо его было красным от гнева, глаза возбужденно блестели, в приподнятой руке он держал книгу, так держал, что сразу было понятно: это - улика.
Мастер сердито стал объяснять начальнице, что виновный не раз уже прятался в кладовой и читал там неизвестно откуда взятые книги, вместо того чтобы работать. А товарищи покрывают его, обманывают, будто бы он захворал.
Николушке стало жаль мальчика. Он также не раз обманывал мать: отказывался ехать с ней в магазин или в гости, прикидываясь больным, а дождавшись ее отъезда, бежал в людскую послушать сказки нянюшки Феклуши. Николушка боялся, что мальчику сейчас крепко попадет от начальницы.
Но начальница, не повышая голоса, обратилась к ребятам:
– А почему вы, дети, обманывали Ивана Ивановича? Вам-то в этом какой прок?
Дети молчали.
– Ну, вот ты скажи, - кивнула она круглолицему мальчишке со смышлеными глазами, ямочками на щеках и смешливым ртом.
Мальчишка, казалось, только и ждал повода посмеяться и с трудом сохранял серьезность.
– А он потом нам пересказывает, что в книге прописано. Интересно - страсть!
– выпалил тот, и товарищи одобрительно загудели.
– Понятно. Ну, а теперь работайте, - сказала начальница.
– А ты, - обратилась она к виновному, - после работы ко мне зайдешь. Поговорим.
И мастерская стала обычной мастерской. Ребята заняли свои места. Заговорили рубанки. Зашуршала стружка. Николушка с завистью смотрел на детей, а те, понимая его взгляды, старались изо всех сил. Только тот, из-за кого произошло недоразумение, работал вяло, без желания.
«Ему не работать, а читать охота», - смекнул Николушка.
Анастасия Никитична собралась уезжать. Прощаясь с ней, начальница сказала:
– Мальчик тут у нас один есть. Учить бы его надо. К наукам необыкновенно способный.
– Что же, я еще и в гимназиях должна учить подкидышей?
– Анастасия Никитична пожала плечами, недовольным взглядом окидывая начальницу.
– Хватит того, что кормлю, в мастерских обучаю. Учим читать, писать, считать. Молитвам учим. Что-то вы через край хватили, моя милая!
– Но… - не сдавалась начальница, - мальчик не таков, как все… Может, Ломоносов из него выйдет.
– Какой такой Лононосов? Не знаю, не знаю… - совсем рассвирепела Анастасия Никитична от непонятных слов начальницы.
– Три класса церковноприходской кончил - и хватит. Вот до тринадцати лет додержим в сиротском, а там пущай на прииски определяется.
– Маманя, а кто такой Ломоносов?
– спросил Николушка, когда они тряслись в коляске по изрытым дождями, немощеным улицам, направляясь к дому.
– Не знаю никаких Лононосовых, - отрезала Анастасия Никитична.
За ужином она рассказывала брату о посещении сиротского дома. Николушка сидел рядом с дядей и, выждав перерыва в беседе, спросил:
– Дядя Митроша, а кто такой Ломоносов?
Но дядя тоже не знал. О Ломоносове Николай услышал впервые только через два года, на уроке в гимназии.